Ум и за деньги не купишь
Медленно, но мерзко
Стало хорошей традицией практически все статьи, подписанные псевдонимом, «Подгузов», подвергать мелочному анализу. В прежние годы на этом поприще особенно выделялись Гунько, Крючков, Гамов. Каких только ругательных эпитетов я не услыхал в свой адрес. Теперь сизифов труд на ниве производства эпитетов продолжают Новиков и Ферберов с Пугачёвым.
Странно только, что мои же статьи, подписанные другими псевдонимами, практически не привлекают их внимания в той же степени. Если бы моих оппонентов, действительно, волновала чистота идеологии, то и другие мои псевдонимы склонялись бы столь же напористо, тем более, что все статьи пишутся с одних и тех же методологических позиций, иногда с повторением отдельных мыслей. Но критики, чаще всего, молчат. Очевидно, идеология здесь не причем. Мотивы, которыми руководствуются мои оппоненты, более чем ничтожны: склочность и невежество, прикрытые трескучей фразеологией.
Но особое возмущение у названных критиков вызвала моя последняя статья о сущности денег, опубликованная в журнале «Прорыв» (№23). Они даже грозились найти хорошего теоретика и разгромить меня окончательно. Прошло «всего» каких-нибудь четыре месяца после выхода моей статьи, и «хороший теоретик» нашелся. Им оказался… Мерлин. Хорошо ещё, что не Мэнсон. Судя по эклектике стилей, видно, что над заметкой трудился коллективный «органчик», т.е. сразу несколько Мерлинов. Таких «идеологов» уже можно заносить в книгу рекордов Гиннеса за беспрецедентную заторможенность и липкий язык, т.е. за качества, затмевающие достоинства хамелеонов.
Во времена Ленина и Сталина важнейшими принципами агитационно-пропагандистской работы были научность, оперативность, широкий охват населения. Сегодня такие принципы уже не указ для пропагандистов МО РКРП-РПК. А может быть, и пар у них весь вышел, как всегда, в свисток.
Но и это ещё не всё.
Гапон, как известно, давно мертв. Однако, судя по содержанию заметки, гапонята остались, но действуют под псевдонимом. Масштаб их провокаторской деятельности, конечно, не зубатовский, но желание гадить - безмерно. Поэтому начнем рассмотрение заметки Мерлина с, позорящего его, конца.
«Можно, конечно, предположить, - заключают свою заметку мои оппоненты, - что Подгузов понимает реальные классовые причины бед общества, но опасается использовать классовый подход в своих работах - например, могут привлечь по 282-й статье или еще что-нибудь ему инкриминировать (чего, кстати, Лбов почему-то совершенно не опасается). Но тогда зачем публиковать статьи с такими претензиями и огромным набором ошибок? Поможет ли это той идее, сторонником которой Подгузов себя объявляет? Может, лучше было бы писать более конкретные и менее фантастические статьи? Словом, лучше меньше да лучше.
С уважением, Merlin».
Действительно, если автора не посадят по 282 статье, то зачем публиковать статьи? Каждому дураку известно, что статьи публикуют, чтобы потом долго сидеть в камере. Но меня больше вдохновляет то, что Маркс, например, практически не сидел, хотя писал много, а Энгельс вообще не привлекался. Разве это помешало делу? Более того, в полемике с подобными провокаторами, Энгельс писал, что пусть лучше враги обвинит меня в трусости, чем рабочие обвинят в глупости. Рекомендации Энгельса мне ближе.
Так что, г-н сивый Мерлин, во-первых, вы сами знаете, что врете, когда утверждаете, что я избегаю «классового подхода» (вы читали все мои работы), во-вторых, вы врете сами себе, когда думаете, что обладаете классовым подходом (это я докажу ниже), а в-третьих, вы слишком услужливо информируете органы о неблагонадежности Лбова и моей лояльности (в надежде столкнуть меня со Лбовым). Легко представить, как вы и на суде будете, ради «пользы дела», давать свидетельские показания, подтверждая, что Лбов в своих статьях использует классовый подход, а Подгузов не использует. Вы же, как и Крючков с Новиковым, считаете, что помощь политзаключенным составляет львиную долю вашей «революционной стратегии борьбы» (РСБ). Т.е., чем больше политзаключенных, тем лучше для поклонников концепции РСБ.
Иными словами, мерлины «тонко» намекают, что Подгузов не пишет статей с классовым подходом потому, что боится репрессий. И тут же подсказывают охранке: «а Лбов храбрый, он не боится, пишет, и, следовательно, его уже можно привлекать по 282 статье УК РФ». Дескать, мы уже готовы собирать деньги на передачи и лить крокодиловы слёзы. Ищейкам впредь не нужно будет трудиться, выискивая авторов статей с классовым подходом. «Мы сами, родимый, закроем, орлиные очи твои».
Но, обвинив Подгузова в трусости, авторы призыва: «смело писать статьи с классовым подходом», трусливо прикрылись именем Мерлина, поскольку догадываются: «Подгузов ответит на нашу галиматью, но не сможет задеть нас, поскольку, с точки зрения буржуазного права, нельзя доказать, какие поганцы спрятались за именем Мерлина. Вот пусть и бодается с Мерлином, а мы героически отсидимся в непроходимых хитросплетениях РСБ». У пасквилянтов не хватило ума догадаться, что если бы они подписались своими именами, мне пришлось бы отвечать в щадящем режиме (как-то неудобно называть дураками седовласых кретинов), но поскольку статью подписал человек с образованностью и этикой эпохи короля Артура, можно не заботиться о подборе слов. Так что, «ну, сивый Мерлин, погоди!».
Психологи давно доказали, что только идиоты не испытывают чувства страха. Не скрою, каждый раз перед допросами в качестве подозреваемого, свидетеля или потерпевшего в комиссии по расследованию деятельности офицеров после ГКЧП, по известным событиям 92, 93 г.г. на допросах в МВД и прокуратуре РФ, когда меня увольняли со службы за антиамериканскую деятельность, я не испытывал чувства восторга. Но забавляет то, что моим оппонентам становится дурно и мокро от одной только мысли, что придется опять читать ответ Подгузова, в котором их дурость и двуличие будут доказаны со всей определенностью, принародно и вполне приличным тиражом. Вот наши «храбрецы» и спрятались за широкую спину средневекового придворного мага короля Артура.
Дорогие читатели, попробуйте, в порядке развлечения, найти иное, кроме трусости, объяснение необходимости старым пачкунам прятаться за псевдоним. Думаю, не найдете, а сами они теперь никогда в этом не признаются и будут все валить на Мерлина.
Но для читателей «Прорыва» важно не то, что мелкие пакостники, затесавшиеся в компартию, в очередной раз ткнутся физиономией в собственную глупость, а то, что можно познакомиться с конкретным образчиком дурацких мыслей и понять на конкретном примере, почему на Руси издревле считалось, что услужливый дурак, слыхавший звон о классовом подходе, опаснее врага.
Необразованность - удобрение оппортунизма
В одной из своих статей, посвященных исследованию сущности оппортунизма, я исходил из того, что оппортунизм, в качестве источника своего возникновения, имеет не только объективные корни, порожденные делением общества на классы, но и гносеологические, т.е. познавательные корни, а ещё точнее, особого рода невежество, недоразвитость ума, которая сродни недоразвитости рук ремесленника, рано утративших универсальность, свойственную рукам разносторонне развитого человека. Руки и голова ремесленника с детства заняты одной и той же формой труда и через некоторое время утрачивают вовсе качества, необходимые для осуществления творческих трудовых и мыслительных операций. Т.е. оппортунист может в совершенстве знать правила русского языка, но при этом мыслить только как финикиец, с тем же результатом.
Оппортунистом или, как говаривал Ленин, политической проституткой становится человек, прежде всего, не обладающий диаматическим мышлением. Рано или поздно, но именно этот дефект проявит себя при принятии политического решения и обречет человека на соглашательство в худшей его форме.
Нет ни одного следа, который бы свидетельствовал, что мои оппоненты изучили, тем более, освоили диалектику Гегеля, которая позволила Марксу стать автором «Капитала». Нет ни одного признака, что мои оппоненты изучили и творчески освоили хотя бы «Капитал». Никакая сила уже не заставит этих людей изучить труды Гегеля и Маркса с тем напряжением, которое заслуживают эти произведения. Разумеется, мои мерлины, обучаясь в советских вузах, перед экзаменами читали некоторые учебники эпохи Брежнева, выписывали из страниц, указанных в учебных программах, цитаты классиков, препарировали их идеи, и именно такой «научный» багаж и сделал миллионы членов КПСС оппортунистами, которые в ходе перестройки просто утекли и в демократические, и в фашистские партии, а также в «Марксистскую» платформу, в КПРФ и РПК, проникли в РКРП, но с прежним разрушительным результатом.
Продуктивность оппортунистов как разрушителей определяется тем, что они, совершая пакости, стремятся выдать себя за коммунистов. Широко известен тезис Троцкого, свято соблюдаемый современными оппортунистами: сохранять себя в организации до полного её развала. Разваливая организацию, они всегда кричат, разрывая тельняшки на груди, что искренне хотели сделать, как лучше. Поэтому партийная карьера для оппортуниста - важнейший, если не единственный, инструмент реализации своих онкопринципов. Об этом, со всей откровенностью, писал в своих мемуарах бывший секретарь ЦК КПСС по идеологии, А.Н. Яковлев.
То есть оппортунисты это люди, не способные мыслить диаматически. Они не способны понимать даже то, что написали сами. В противном случае, мерлины, и без меня, обратили бы внимание на вопиющее противоречие своей подлой «логики«: только что обвинив оппонента в трусости, они, знатоки 282 статьи УК РФ, подписались псевдонимом.
Крупные оппортунисты изредка пытаются самостоятельно скандализировать ситуацию, тонко исказив суть учения классиков марксизма-ленинизма, как это делали, например, Троцкий или Бухарин. Мелкие оппортунисты способны лишь тявкать на чужие труды, видя в каждом последовательном стороннике диаматики смерть своей карьеры. Мелких оппортунистов всегда больше, поскольку им для этого не нужно напрягаться. Образно говоря, чем меньше вы знаете, тем легче быть сивым Мерлином.
Зная своих оппонентов много лет, я легко представляю, как они мучились в поисках того, что можно огульно поставить в вину автору, ничего не доказывая, не прибегая к анализу конкретных проблем и категорий.
Именно поэтому мои оппоненты частенько пользуются оборотом: «Нет нужды доказывать…», дескать, тут и дураку всё ясно. Дураку, действительно, всегда всё ясно.
«Особой нужды нет, - пишет Мерлин, - в разъяснении того, действительно ли наблюдались или наблюдаются процессы [а дальше они цитируют Подгузова] «постоянного сокращения количества металлических денег и роста количества товаров у мелких производителей». Понятно, - продолжает Мерлин, - что это ахинея в отношении любых товаров, любых денег и любых производителей». Как видите, мои оппоненты относятся к своим читателям, как боги к верующим. Сказал Мерлин: «абракадабра», - значит, абракадабра, и попробуйте подумать иначе. Т.е, Мерлин «думает» наоборот, будто в руках у мелкого производителя растет количество металлических денег, если постоянно сокращается количество производимого им товара. По Мерлину получается, что дурак-купец покупает у ремесленника постоянно уменьшающуюся массу товара за постоянно увеличивающуюся сумму металлических денег. Это ли не ахинея? Интересно, кто-нибудь еще, кроме моих мерлинов, встречался на рынке с таким ходом событий? Если верно то, что утверждает Мерлин, то почему в США и Европе ежегодно разоряется не менее 300 000 мелких товаропроизводителей в городах и примерно столько же в сельской местности. Что, от переизбытка денег? Сегодня, в результате конкуренции олигархов, закрылся Черкизовский рынок в Москве. С чем остались мелкие вьетнамские производители контрафактных штанов? С достаточно большим количеством непроданной продукции. Как у них с деньгами? Они «тают» или их нет вовсе. Ясно, что вьетнамцы теперь вынуждены будут продавать свои изделия купцам-перекупщикам дешевле прежнего. Поэтому они и рыдают перед телекамерами. Но это непонятно одному лишь Мерлину.
Кредитная система потому и расцветает и сотрясает рыночную экономику, что всем производителям в ней всегда недостаёт «живых» денег.
Специально для читателей «Прорыва» необходимо заметить, что, по мере роста навыков ремесленников, совершенствования технологии их производства, медленно, но растет производительность их труда, т.е. за одно и то же время растет количество и качество выпускаемой ими продукции. Но, как показывает вся мировая практика, ремесленники и мои оппоненты не знают и не понимают, что в результате роста производительности труда снижается стоимость ЕДИНИЦЫ товара, поэтому за большую массу товара ремесленник от купца получал и получает везде неизменную, а чаще всего меньшую сумму денег, даже если нет кризиса, но есть инфляция. Наблюдательный купец об этом знает, но не «распространяется» на эту тему, поскольку это его «ноу-хау». Ремесленники и мои оппоненты об этом не знают, но одни плачут от обиды и нарастающей нищеты, а мои оппоненты орут на каждом перекрестке о том, что это ахинея. Если бы мои оппоненты хоть немного уважали читателей и марксистскую традицию, то они все-таки попытались бы ДОКАЗАТЬ читателям, в чем ахинейство «для любых денег, любых товаров и любых производителей». Но они, как всегда, лишь, с миной Кисы Воробьянинова, надувают щеки, изображая из себя знатока сокровенных тайн - Мерлина.
- «…Также нет нужды в опровержении слов Подгузова о том, что якобы кто-то превращает «случайные хаотичные ошибки всех производителей при стоимостной оценке своих товаров в систематические, односторонние, постоянно растущие» и сосредотачивает «эти погрешности в виде денежной формы прибыли в руках постоянно сужающегося круга частных лиц…».
Не позавидуешь Мерлину. Четыре месяца сидел он, как орел, над моей статьей, въедливо клевал её, нещадно мял страницы «Прорыва», а нужда так и не возникла. Но, с другой стороны, именно так, бесстыдно, и выглядит ничем не прикрытое комчванство, которое Ленин оценивал, как вторую, после взятки, смертельную угрозу для дела коммунистической революции.
Для чего создавалась компартия? Чтобы соединить силу рабочего движения с научной теорией. А здесь наши болтуны так устали от собственной гениальности, что им лень привстать и доходчиво объяснить читающим пролетариям, в чем здесь ошибка, тем более, что «Прорыв», действительно, читают рабочие.
«Уж не будем говорить, - цедят сквозь зубы мои мерлины, - о фантомной «стоимостной оценке» производителем своих товаров». Действительно, не говорил бы, за умного сошел. Интересно только, значение какого слова неведомо моим оппонентам: «стоимостная» или «оценка»? Где здесь фантом? Или слово «оценка» они отождествляют лишь со школьной двойкой? «Стоимостная двойка» - это, действительно, нелепица, фантом, а вот двойка за знание марксистской теории стоимости - им обеспечена.
По мнению моих оппонентов, производитель товара выходит на рынок, не имея ни малейшего представления о том, сколько стоит или во что обошлось ему производство этого товара? Иной вопрос, что в его оценке всегда содержится некоторая погрешность, но погрешность и возникает именно в процессе попыток стоимостной оценки товара.
Поэтому объясняю, но уже не для тупых. Те, кто внимательно дочитали «Капитал» хотя бы до сотой страницы, знают, что каждый товаропроизводитель, тысячелетиями, перед тем как выйти на рынок, не только ставит свечку богу, но и определяет, приблизительно, стоимость своего товара. Заметьте, не цену, а стоимость, от которой он и будет «плясать» на рынке, при определении цены, если только купец-перекупщик не заставит его продать товар до подхода к рынку, да по бросовой цене. Оценивая свой товар, мелкий производитель задается, прежде всего, вопросом, сколько труда, рабочего времени он затратил на производство и, потому, сколько другого товара он может выменять за свой товар. Если, например, ремесленник выносит на рынок продукт, над изготовлением которого он трудился с нормальной интенсивностью целый год, то он прикидывает, сколько и какого товара он должен выменять на свой продукт, чтобы иметь возможность в течение следующего года, не разгибая спины, но и не умирая от голода и холода, трудиться над новой годовой порцией своего товара. На этой же основе осуществляется и современный «бартер» между крупнейшими компаниями. Величину притягательности своего продукта, товаровладелец может оценить только через некоторое количество другого товара, который бы ему хотелось бы выменять на рынке, в том числе и золотого, стоимость которого должна быть равна стоимости первого товара. Но для этого, все-таки, нужно, хотя бы приблизительно, представлять стоимость своего продукта в величинах собственных затрат.
Когда еще не было денег и, следовательно, современного представления о слове «цена», оценка, т.е. определение величины стоимости СВОЕГО товара, осуществлялась не с помощью денег (золотых или бумажных), как сегодня, а через стоимость какого-либо иного товара, равную, т.е. эквивалентную, стоимости СВОЕГО товара. Поскольку мои оппоненты не читали «Капитал», поэтому, как и ремесленники древнего Египта, они плохо понимают этот способ определения величины стоимости товара. Ремесленники это тоже не понимают вполне, но интуитивно сравнивают не только потребительные стоимости товаров, а их стоимости, которые и предопределяют, в конце концов, весовые или штучные пропорции обмена. Например: 100 кг зерна = 2 топорам. Но для этого, как не верти, нужно хоть чуть-чуть догадываться, сколько стоит или во что обходится самому ремесленнику производство его товара, и, прежде всего, сколько времени он затратил на производство зерна, чтобы иметь возможность определить, сколько зерна нужно отдать за топор, чтобы не прослыть на рынке мифологическим дураком.
Когда же появились золотые деньги, то многие стали выражать величину стоимости своего товара через стоимость золота, заключенную в полновесных монетах. На долгие века величина стоимости некоторого количества золота, эквивалентная стоимости любого иного товара, стала называться ценой товара. Поэтому, думаю, что нормальные читатели «Прорыва» поняли, что выражение «стоимостная оценка», есть сокращенное обозначение процесса измерения стоимости своего товара через стоимость иных товаров, независимо от того, присутствует на рынке золото или ещё нет. Но и после появления золота, владелец товара всегда оценивал стоимость не только товара, но и золота, предлагаемого ему в качестве эквивалента стоимости товара. Поэтому цена золота и на современном рынке всегда колеблется, отражая колебание мнений товаровладельцев относительно текущей стоимости золота в слитках. В непонимании этой проблемы и коренится причина загнивания Испании и Португалии в эпоху конкисты. Когда их рынки переполнились золотом и серебром инков, продавцы за прежние предметы потребления стали требовать все более высокую плату золотом, и его опять стало катастрофически не хватать для осуществления испанских и португальских имперских устремлений.
Уметь не только читать и запоминать,
но и понимать Маркса
Честно говоря, берясь за тему денег, я как раз и рассчитывал, что молодые люди, которым ещё трудновато понимать Маркса, осилят эту проблему в моем, несколько облегченном и сокращенном варианте. Частично эту проблему решить удалось. Даже сивым мерлинам с их средневековыми навыками чтения оказалось под силу прочитать всю мою статью. Однако дальше чтения дело у них не пошло. Теперь мне стало еще понятнее, для кого Маркс так старательно «разжевывал» каждый эпизод рыночной жизни.
Поэтому для тех же, кто хочет понять суть учения Маркса по этому вопросу, приведу фрагмент из «Капитала» в надежде, что он усилит в некоторых читателях желание прочитать подлинник в полном объёме. Маркс всегда с большим уважением относился к читателям и старался все проблемы излагать доказательно.
В частности, Маркс пишет:
«…Приравнивая свои различные продукты при обмене один к другому как стоимости, люди приравнивают свои различные виды труда один к другому как человеческий труд. Они не сознают этого, но они это делают. Таким образом, у стоимости не написано на лбу, что она такое. Более того: стоимость превращает каждый продукт труда в общественный иероглиф. Впоследствии люди стараются разгадать смысл этого иероглифа, проникнуть в тайну своего собственного общественного продукта, потому что определение предметов потребления как стоимостей есть общественный продукт людей не в меньшей степени, чем, например, язык. Позднее научное открытие, что продукты труда, поскольку они суть стоимости, представляют собой лишь вещное выражение человеческого труда, затраченного на их производство, составляет эпоху в истории развития человечества, но оно отнюдь не рассеивает вещной видимости общественного характера труда. Лишь для данной особенной формы производства, для товарного производства, справедливо, что специфически общественный характер не зависимых друг от друга частных работ состоит в их равенстве как человеческого труда вообще и что он принимает форму стоимостного характера продуктов труда. Между тем для людей, захваченных отношениями товарного производства, эти специальные особенности последнего - как до, так и после указанного открытия - кажутся имеющими всеобщее значение, подобно тому, как свойства воздуха - его физическая телесная форма - продолжают существовать, несмотря на то, что наука разложила воздух на его основные элементы. Практически лиц, обменивающихся продуктами, интересует прежде всего вопрос: сколько чужих продуктов можно получить за свой, т. е. в каких пропорциях обмениваются между собой продукты? Когда эти пропорции достигают известной прочности и становятся привычными, тогда КАЖЕТСЯ, будто они обусловлены самой природой продуктов труда. Так, например, равенство стоимости одной тонны железа и двух унции золота воспринимается совершенно так же, как тот факт, что фунт золота и фунт железа имеют одинаковый вес, несмотря на различие физических и химических свойств этих тел. В действительности стоимостный характер продуктов труда утверждается лишь путём их проявления как стоимостей определённой величины. Величины стоимостей непрерывно изменяются, независимо от желания, предвидения и деятельности лиц, обменивающихся продуктами. В глазах последних их собственное общественное движение принимает форму движения вещей, под контролем которого они находятся, вместо того чтобы его контролировать. Необходимо вполне развитое товарное производство для того, чтобы из самого опыта могло вырасти научное понимание, что отдельные частные работы, совершаемые независимо друг от друга, но всесторонне связанные между собой как звенья естественно выросшего общественного разделения труда, постоянно приводятся к своей общественно пропорциональной мере. Для появления этого научного понимания необходимо вполне развитое товарное производство потому, что общественно необходимое для производства продуктов рабочее время прокладывает себе путь через случайные и постоянно колеблющиеся меновые отношения продуктов частных работ лишь НАСИЛЬСТВЕННО в качестве регулирующего естественного закона, действующего подобно закону тяготения, КОГДА НА ГОЛОВУ ОБРУШИВАЕТСЯ ДОМ.
Определение величины стоимости рабочим временем есть поэтому ТАЙНА, скрывающаяся под видимым для глаз движением относительных товарных стоимостей. Открытие этой тайны устраняет иллюзию, будто величина стоимости продуктов труда определяется чисто случайно, но оно отнюдь не устраняет вещной формы определения величины стоимости».
Ясно, что прочитать и понять за один раз всё это нашим мерлинам не под силу. Сегодня, когда уже «дом» на их голову обрушился, когда кризис насильственно, через массовые самоубийства, восстанавливает нарушенные предпринимателями пропорции, они так и не поняли, что именно разрушение всего и вся и есть проявление закона стоимости.
Однако уверен, что постоянные читатели «Прорыва» поняли, что такое «стоимостная оценка товара», т.е. достаточно житейская операция оценки способности своего товара обмениваться на ожидаемое количество иного товара, будь то хоть само золото. Где здесь фантом, в чем ахинея? Надеюсь, что месяца через четыре это дойдет и до Мерлина, будет отражено в «Дискуссионном листке», напечатанном, как всегда, сикось-накось, шиворот навыворот.
Сколько раз в день необходимо произносить слово класс,
чтобы стать революционером?
Но всё это мелочи, которые, по мнению Мерлина, не стоят даже опровержений. Главное обвинение, брошенное мне из кустов моими оппонентами, состоит в следующем:
«Ключевая ошибка Подгузова, - пишет Мерлин, - заключается в том, что он абсолютно не учитывает объективный факт, на который опирался Маркс: общество, где действуют товарно-денежные отношения, является классовым обществом и все социальные и экономические отношения в нем определяются взаимодействием классов, конкретно - классовой борьбой. В самом тексте статьи слово «класс» употребляется только один раз, и то в определении Подгузова «класс купцов». Все описанные Подгузовым явления «неэквивалентного обмена» и т.п. имеют единственно верное объяснение - эти явления формируются и имеют место в ходе взаимодействия классов общества, более или менее антагонистичных друг другу».
Одна фраза, а какая богатая на глупости. А оборот: «…и то в определении Подгузова «класс купцов…», (дескать, купцы, разве это класс) свидетельствует, что мои оппоненты, видимо, относят купцов к интеллигентской прослойке, а не к классу эпохи перехода общества от варварства к цивилизации и становлению монетарной формы денежного обращения.
Странно, что мои оппоненты не взяли себе другой звучный импортный псевдоним, например, «швайнехунды», поскольку только у них, систематически критиковавших все мои статьи, могла родиться грязная мысль о том, что Подгузов избегает классового подхода. Уважаемый читатель, теперь-то вы понимаете, в чем состоит «классовый» подход моих оппонентов. Оказывается, в частоте применения слова «класс». Примени я это слово к месту и не к месту в своей статье десяток-другой раз, глядишь, сошел бы за своего и в этой компании. Но чего-то не тянет.
Компания моих оппонентов не знает простой вещи, что классовое общество возникает вовсе не в связи с товарно-денежными отношениями, и многие тысячелетия товарно-денежные отношения существовали между представителями наиболее ничтожных слоев общества - наемными солдатами и проститутками, не являясь базисом рабовладельческого общества. Ни в одном аристократическом захоронении Древнего Египта или античной Греции, при обилии золотых украшений, не найдено денег, этого, искренне презираемого аристократами, символа товарно-денежных отношений. Империи инков, майя и ацтеков, будучи несомненно классовыми, узнали о деньгах только с приходом европейских бандитов. Поэтому душераздирающее открытие моих оппонентов, о том, что товарно-денежные отношения есть отношения классового общества, содержит в себе столько же мудрости, сколько и утверждение, что общество, в котором есть каменные постройки, является классовым обществом. Иными словами, мои оппоненты не знакомы с марксистской теорией возникновения классов, даже приблизительно.
Судя по степени категоричности замечания Мерлина, можно сделать вывод, что мои оппоненты знают, сколько раз нужно использовать, и сколько раз Маркс использовал слово «класс» в первой главе первого тома «Капитала», в которой, как раз, рассмотрены проблемы возникновения и сущности денег, чему, собственно, и я, грешный, посвятил всю свою двадцатистраничную статью. Уверен, что теперь-то и моих оппонентов тоже заинтересовал этот вопрос. «Сколь же раз?». Уверен, что их осенила страшная догадка. Спешу обрадовать. Ноль раз. Не удивлюсь, если они, прочтя это, наконец, побегут к «Капиталу» и будут искать слово «класс» в первой главе.
В ней Маркс продемонстрировал то, как нужно мыслить, чтобы научно, в диаматической форме разъяснить читающим и думающим пролетариям проблему развития форм производственных отношений стоимости вплоть до возникновения денежной формы этих отношений, а также первых форм денежного материала и последней его формы - полноценных золотых денег. Как видите, Маркс раскрыл эту проблему, ни разу не прибегнув к слову «класс».
Ясно, что Подгузову не хватило диаматической образованности. Пришлось один раз всё-таки прибегнуть к слову «класс», чтобы облегчить себе задачу. Более того, и тайну товарно-денежного фетишизма в этой же главе Маркс раскрывает, ни разу не применив слова «класс». Попутно, прошу Мерлина, при встрече с Ферберовым, Пугачевым и Новиковым, обогатить их этой информацией.
Ну, а сколько раз Маркс использует слово «класс» во второй главе первого тома «Капитала», тем более, что в ней, в самой сущностной форме, рассматриваются вопросы обмена товара на деньги, а денег на товары владельцами денег и товаров? Оказывается, тоже ни разу, если не считать выражения «классы жирообразующих веществ».
Разумеется, в последующих главах Маркс использует слово «классы» и даже «классовая борьба», но, как всегда, строго к месту, начиная со 147 страницы, т.е. написав уже более 18% первого тома и подготовив читателей к научному восприятию понятия «класс» в связи с ясностью в вопросе о деньгах.
Хорошо ещё, что наши дремучие мерлины не были первыми читателями «Капитала». Ох, и врезали бы они Марксу за то, что при рассмотрении такого важного вопроса, как происхождение и сущность денег, он обошелся без «классового подхода» в мерлинском понимании этого слова.
Если бы у Мерлина вместо чванства был бы хоть один мозг на троих, то, прежде чем критиковать Подгузова за отсутствие должного количества слова «класс» в тексте, он почитал бы главы «Капитала» о деньгах, и одной ахинеей в его заметке было бы меньше. Надеюсь, и читатели этой статьи поймут, сколь глупо, несостоятельно «ключевое» обвинение мерлинов в мой адрес, и как «внимательно» мои критики «читали»… фигу в «Капитале».
Наши партийные мерзавцы, водя рукой Мерлина, пишут, что Подгузов игнорирует факт, на который, якобы, опирался Маркс: «общество, где действуют товарно-денежные отношения, является классовым обществом и все социальные и экономические отношения в нем определяются взаимодействием классов, конкретно - классовой борьбой». Т.е. авторы заметки нагло приписывают Марксу, во-первых, то, что он вообще не писал в главах, посвященных анализу исторических предпосылок, причин возникновения и сущности денег, а во-вторых, они вообще не понимают учения Маркса о диалектике экономических, т.е. производственных отношений и классовой борьбы. Здесь они стоят ниже любого средневекового схоласта.
Но и это не всё. Оказывается, люди, трусливо и подло, впутавшие Мерлина в полемику, вообще не знают, в чем заключается классовый подход коммуниста к общественным явлениям. Почему классу пролетариев нужна политическая партия? Чем отличается коммунист от пролетария? Хотя это всё написано еще в «Манифесте». Но трагедия подписантов в том и состоит, что и Манифест КП они «прочли», но не поняли ещё глубже, чем «Капитал».
Между тем, пролетариями умственного и физического труда в буржуазном обществе становятся именно те, кто не способен НАУЧНО оценить обстановку и свое положение в обществе. В невежестве подавляющего большинства пролетариев умственного, физического и сексуального труда, в том числе и представителей многих наемных инженерных, военных, чиновных профессий, и состоит особенность их классового подхода, который, разумеется, порождает и классовую борьбу, и оппортунизм, но не может привести к победе, что убедительно доказывают последние более чем 200 лет бесплодного экономического сопротивления пролетариев Запада.
Классовый подход коммунистов резко отличается от собственно пролетарского тем немногим, что исходным пункта коммунистической формы классового подхода, является его НАУЧНОСТЬ. Этим коммунистический классовый подход резко отличается, например, и от рабовладельческого, феодального, капиталистического и даже от чисто пролетарского.
По Мерлину получается, что денежные отношения вырастают из классовой борьбы и объясняются классовой борьбой, хотя у Маркса все наоборот, сначала возникают товарные отношения ещё без классов, а затем денежные отношения, всё еще в весьма безобидной неклассовой форме и только по достижении определенного количественного размаха (т.е. в соответствии с законом качественных скачков под воздействием количественных изменений) начинается формирование нового класса, для которого деньги превращаются в самоцель, а уж затем, по достижении определенного масштаба, этот новый класс, прежде всего, класс купцов, вступает в борьбу с феодалами, которая завершается для многих аристократов гильотиной. Разумеется, в этом процессе сыграли определенную роль и ростовщики, и мелкие ремесленники, и ничего не понимающие немногочисленные пролетарии, но «главную скрипку», несомненно, сыграл класс купцов, как бы это не нравилось моим невежественным оппонентам.
Наберитесь терпения, уважаемые читатели: вновь отправляемся за советом к Марксу, как это делаю я всегда, прежде чем браться за перо.
Уже в Манифесте Маркс и Энгельс пишут, что «история всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов». Естественно, далее следует перечень этих классов: «Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый, в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов».
Как видим, не только рабовладелец и раб, но и свободный человек и раб в рабовладельческом обществе находятся в системе классовой борьбы. Более того, если кто и охотился за рабами, травил их собаками, то это делали именно свободные люди, но плебеи.
И далее:
«В предшествующие исторические эпохи мы находим почти всюду полное расчленение общества на различные сословия, - целую лестницу различных общественных положений. В Древнем Риме мы встречаем патрициев, всадников, плебеев, рабов; в средние века - феодальных господ, вассалов, цеховых мастеров, подмастерьев, крепостных, и к тому же почти в каждом из этих КЛАССОВ - еще особые градации».
Как видим, классики диаматики, начав рассуждение с наиболее общей категории «сословия», традиционно используемой для характеристики структурных элементов общества, приводят читателя к выводу о том, что все перечисленные сословия, характеризуются наличием существенных отличий друг от друга, и поэтому эти сословия следует называть классами.
Но наш сивый Мерлин не знает вообще, что существуют общенаучные категории, которые с одинаковым успехом применяются в разных науках, поскольку ученые давно пришли к выводу о том, что именно следует обозначать этими категориями. Поэтому, например, такие слова как род, вид, группа, класс - одинаково применимы и в физике, и в биологии, и в социологии. Но слово «сословие» применимо только по отношению к сообществу людей.
Сословие - это широкое понятие, принятое для обозначения больших и малых групп людей, обладающих выраженными различиями в их социальном положении. Класс же, это общенаучный термин, принятый во всех науках для обозначения множеств, проявляющих себя как противоположности, или вообще отрицающие друг друга и потому состоящие в отношениях антагонистического противоборства. Противоборствующие сословия в марксистской науке и обозначают словом «класс». Правда, слово «класс», для обозначения сословий, занимающих существенно различные положения в экономической жизни общества, гораздо раньше Маркса, стал применять доктор Кенэ, но паразитизм класса землевладельцев он обозначил лишь теоретически, завуалировано, и вопрос об политических отношениях между этими классами общества им ещё не ставился. До Маркса паразитизм класса землевладельцев обличал и Риккардо. Он предлагал ликвидировать земельную собственность как феодальный пережиток, но без ликвидации рыночного капитализма. Наблюдательный Маркс заметил в этом вопросе больше, чем Кенэ, Риккардо и поэтому сделал классовый подход обязательным элементом теории о законах развития общества через борьбу, прежде всего, классов, хотя в этой борьбе могут участвовать и дети, и офицеры, и поэты, т.е. не только классы. Однако, как было показано, Маркс, в отличие от Мерлина, применял классовый подход строго уместно.
С другой стороны, поскольку некоторые сословия, в силу своих специфических отличий, заняли по отношению к другим сословиям не только положение противоборствующей стороны, а положение угнетателей, постольку у теоретиков возникла потребность сгруппировать сословия по признаку угнетенных и угнетающих сословий. Но раз выявилось то противоположное, что свойственно сословиям, значит появляется логическое основание ставить их и в теории именно в антагонистические отношения к другим сословиям и поэтому, тем более, возникает необходимость применить слово «класс». Т.е. классом имеет смысл называть не отличающиеся друг от друга сословия, а борющиеся друг с другом во имя реализации интересов или задач именно своего класса. Борьба, а не отличие, является визитной карточкой состоявшихся классов. Нет нацеленности на борьбу, значит, мы имеем дело с сословием, сознание которого содержит всё необходимое для роли раба, пусть даже наемного.
Иной вопрос, что некоторые угнетающие классы были, одновременно, и угнетенными вышестоящими угнетателями, но они тоже находились в состоянии перманентного противоборства, а потому, порой исчезали как классы вместе. Например, класс крупных феодалов и класс вассалов, цеховых мастеров, борьба которых против крупных феодалов и победа над ними, превратила вассалов и цеховых мастеров в пролетариев, свободных от тирании крупных феодалов, но очень голодных.
И что, если Маркс в первом разделе Манифеста в кратком перечне сословий не упомянул купцов и ростовщиков, то, разве это должно вызывать панику, дескать, теперь ни в коем случае нельзя ещё раз внимательно и самостоятельно присмотреться к устройству феодального общества и увидеть в нем еще один-другой класс, который не вошел в приведенный выше перечень сословий, но является едва ли не главным инициатором и провокатором буржуазных революций. Он существовал уже при рабовладении, но не мог сыграть существенной роли, поскольку обдирать до нитки ему приходилось и без того нищих ремесленников, а денежные отношения, в силу своей эпизодичности, еще не стали базисом формации.
В еще больший суеверный ужас должно повергнуть моих оппонентов то, что Маркс в «Капитале» называет должников и кредиторов… классами.
«Так, например, - пишет Маркс, - в античном мире классовая борьба протекает преимущественно в форме борьбы между должником и кредитором и в Риме кончается гибелью должника-плебея, который замещается рабом. В средние века та же борьба оканчивается гибелью должника-феодала, который утрачивает свою политическую власть вместе с утратой её экономического базиса. Однако денежная форма, - а ведь отношение должника к кредитору обладает формой денежного отношения, - здесь лишь отражает в себе антагонизм глубже лежащих экономических условий жизни».
Этой цитаты, естественно, нет ни в одном учебнике, поэтому её не знают и мои оппоненты.
Как видим, Маркс называет классами совсем необычные для профессорской науки КПСС социальные слои и вовсе не товарно-денежные отношения определяет в качестве причины классовой борьбы в те эпохи. Он весьма детально доказывает, что денежная ФОРМА отношения (в данной конкретной эпохе) лишь ОТРАЖАЕТ «антагонизм глубже лежащих экономических условий жизни» и не является при рабовладении и феодализме причиной классовой борьбы, происходящей именно в рамках этих формаций. Представляю, кем бы меня назвали оппоненты, если бы я использовал выражение «класс должников» или «класс кредиторов» без ссылки на Маркса. Иной вопрос, что на стадии разложения феодализма товарно-денежные отношения превращаются в базис будущей капиталистической формации и потому порождают новые формы и содержание классовой борьбы, но уже за устранение феодального базиса.
Меня мало волнует, дойдет ли это до сознания моих средневековых оппонентов. Мне важно, чтобы читающий рабочий не схематизировал понятия «класс», «классовый подход», «классовая борьба». Научное понимание этого вопроса Лениным позволило ему поднять на классовую борьбу пролетариат России в союзе с классом мелкобуржуазных крестьян и, очень часто, мещанствующей прокладки интеллигенции.
Мои оппоненты не понимают, что в Манифесте Маркс обращал внимание читателей на пестрый классовый состав именно рабовладельческого и феодального общества, имеющий непосредственное отношение к феодальному базису. Купцы и в те времена уже являлись классом, но не типичным для базиса феодальной формации. Поэтому в конкретном перечне классов, имманентных рабовладению и феодализму, класс купцов не значится.
В работе «К критике политической экономии» Маркс так характеризовал купеческий класс:
«Здесь достаточно простого указания на промежуточные формы, [Zwitterformen] при которых прибавочный труд уже не выжимается из производителя путём прямого принуждения, но не наступило ещё и его формальное подчинение капиталу. Тут капитал ещё не овладел непосредственно процессом труда. Наряду с самостоятельными производителями, которые занимаются ремеслом или земледелием на основе традиционных прадедовских способов, выступает ростовщик или купец, ростовщический или торговый капитал, который, как ПАРАЗИТ ВЫСАСЫВАЕТ их. Преобладание в обществе этой формы эксплуатации исключает капиталистический способ производства, хотя, с другой стороны, она может составить переходную ступень к нему, что и было в конце средних веков».
Ясно, что эквивалентный обмен и паразитическое высасывание - это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Но в двадцать первом веке мои оппоненты не разглядели в купечестве класса паразитов, хотя Маркс указывает на его противоположность иным классам эпохи рабовладения и феодализма, в том числе, на рекордный его паразитизм, не уступающий ростовщическому, а по эффективности превосходящий феодальный.
Поражает то обстоятельство, что мои оппоненты путают вопрос о теоретической эквивалентности предпринимателя при покупке товара «рабочая сила» с неэквивалентностью оплаты капиталистами всего труда, затраченного непосредственным производителем. Если бы мои оппоненты когда-нибудь читали «Капитал», то они заметили бы, что Маркс отвел много места в «Капитале», доказывая, что никогда и нигде рабочая сила не оплачивалась капиталистами по её стоимости, что они используют массу ухищрений для того, чтобы обмануть рабочих при покупке их рабочей силы ради увеличения абсолютной прибавочной стоимости. Но, во-первых, я не ставил целью своей статьи рассмотрение именно этого вопроса еще раз, во-вторых, я пишу, в основном, об эпохе становления денег как удобного средства маскировки именно неэквивалентного обмена, и, в-третьих, общая беда моих оппонентов в том, что они не читали и уже не прочтут тех мест в «Капитале», где Маркс пишет о том, что деньги ВОЗНИКЛИ на основе эквивалентности в ходе простого, а не капиталистического товарного обмена, но, по мере своего количественного роста, изменили свое качество, как и предусмотрено диалектикой, на противоположное и превратились, сначала, в формальный, а затем, и реальный источников кризисов диспропорциональности при капитализме.
Беда моих оппонентов состоит в том, что им кажется, будто они умеют логически мыслить, а на самом деле, как пьяный за стенку, лишь повторяют, к месту и не к месту, один и тот же тот убогий, узенький наборчик цитат, который содержится в их слабеющей памяти.
Для того, чтобы понять, какое место занимало купечество в эпоху феодализма, какую роль играли его экономические отношения в системе феодального базиса, достаточно вспомнить роль, например, Новгородской республики в истории России, Ганзейского союза в Венеции, гугенотов и протестантов в истории Европы. Эти купеческие республики и купеческие религии демонстрировали всем, какому богу человечество будет молиться в недалёком будущем.
«Мы видели, - пишет Маркс в работе «К критике политической экономии», - что деньги частично могут быть накоплены просто путем обмена эквивалентов; но это состав-ляет столь незначительный источник, что исторически о нем не стоит даже и упоминать, если допустить предположение, что деньги приобретены путем обмена собственного труда. На самом же деле деньги стали денежным богатством благодаря ростовщичеству (в особенности применявшемуся также и по отношению к земельной собственности) и благодаря движимому имуществу, накопленному от купеческих барышей; вот это денежное богатство и превращается в капитал в собственном смысле - в промышленный капитал».
Заметьте, во-первых, простой обмен эквивалентами, как показал Маркс, не способствует накоплению сумм, способных выступить в дальнейшем в роли капитала. В условиях феодализма только купцы и ростовщики обладают способностью накапливать денежное богатство более эффективно, чем феодалы, за счет абсолютно неэквивалентного «паразитического высасывания» стоимости из непосредственных производителей. Купцы раньше других классов феодального общества заметили, что сами деньги высасывают из производителей, в том числе и из крестьян, ещё большие деньги эффективнее, чем кнут, которым феодалы выбивали деньги из крестьян.
Во-вторых, Маркс, характеризуя классовую структуру общества при феодализме, ещё не объединяет в один класс ростовщиков и класс купцов, поскольку ещё нет капитализма, и даже то, что они успели наворовать в ходе неэквивалентных денежных и товарных операций, не является капиталом в строгом научном смысле слова.
«Деньги и товары, - пишет Маркс, - точно так же как жизненные средства и средства производства, отнюдь не являются капиталом сами по себе».
Можно ли, находясь на марксистских позициях, в свете описанных фактов, не относить купцов эпохи рабовладения и феодализма к категории «класс», если они уже в эпоху феодализма образовывали гильдии, создавали международные союзы, республики, торговые флоты? Именно купцы, а не ростовщики первоначально сформировались и отличались от остальных классов новым, денежным способом получения денежных же доходов, контролем над решающей частью денежного и материального богатства общества. Именно купцы придали коррупции денежную форму (особенно на таможне), финансировали все мероприятия, связанные со свержением феодализма, постепенно забирали политическую власть в свои руки, и именно их денег оказалось достаточно для того, чтобы образовать промышленный капитал и промышленную буржуазию.
Тем не менее, все, что было сказано мной выше о природе классов, больше относится не к логическому, а к историкоскопическому способу доказательства истины, когда лишь факты подсказывают логике некоторые ответы на вопросы. Но такой метод постижения истины, в лучшем случае, дает ответы лишь «задним числом» и не позволяет осуществлять научно обоснованное предвидение.
Разумеется, было бы проще не усердствовать в поиске логических доказательств, а просто найти у классиков соответствующую цитату, ткнуть Мерлина носом в неё и показать всему миру, какие Незнайки пытаются учить людей. Но для коммунистического движения принципиально важно, чтобы коммунисты привыкли к диаматическим рассуждениям, а не паразитировали на «святцах». Поэтому я и пытался убедить читателей в ценности не только словарной начитанности, но и умения строить логически целостные цепочки умозаключений. Хотя, поскольку на моих оппонентов отлично действуют и цитаты, поскольку они перед цитатами цепенеют, как кролики перед удавом, постольку, совершенно «случайно», в наших «кустах» и оказался «белый рояль» с подходящей цитатой.
В работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельс писал, что
«цивилизация упрочивает и усиливает… возникшие до неё виды разделения труда, особенно путем обострения противоположности между городом и деревней…, и присоединяет к этому третье, свойственное лишь ей, разделение труда решающего значения - создает КЛАСС, который занимается уже не производством, а только обменом продуктов, а именно КУПЦОВ. До сих пор причины образования классов были связаны исключительно с производством; они вели к разделению занятых в производстве людей на руководителей и исполнителей или же на производителей большего или меньшего масштаба. Здесь впервые появляется класс, который не принимает никакого участия в производстве, захватывает в общем и целом руководство производством и экономически подчиняет себе производителей, становится неустранимым посредником между каждыми двумя производителями и эксплуатирует их обоих. Под предлогом избавления производителей от труда и риска, связанных с обменом, расширения сбыта их продуктов вплоть до самых отдаленных рынков и создания тем самым якобы наиболее полезного класса населения образуется класс паразитов, класс настоящих общественных тунеядцев, который в вознаграждение за свои в действительности весьма незначительные услуги снимает сливки как с отечественного, так и с иностранного производства, быстро приобретает громадные богатства и соответствующее им влияние в обществе и именно поэтому в период цивилизации захватывает все более почетное положение и все более подчиняет себе производство, пока, наконец, сам не создает свой собственный продукт - периодические торговые кризисы.
Впрочем, на рассматриваемой нами ступени развития молодое купечество еще не имеет никакого представления о тех великих делах, какие ему предстоят. Но оно формируется и становится необходимым, и этого достаточно. А вместе с ним появляются металлические деньги, чеканная монета, и с металлическими деньгами - новое средство господства непроизводителя над производителем и его производством. Был открыт товар товаров, который в скрытом виде содержит в себе все другие товары, волшебное средство, способное, если это угодно, превращаться в любую заманчивую и желанную вещь. Кто обладал им, тот властвовал над миром производства. А кто прежде всего обладал им? Купец. Культ денег был в его надежных руках. Он взял на себя заботу возвестить, что все товары, а с ними и все товаропроизводители должны с благоговением повергнуться в прах перед деньгами. Он доказал на практике, что все другие формы богатства всего лишь тень перед этим воплощением богатства как такового. Никогда впоследствии власть денег не выступала в такой первобытно грубой и насильственной форме, как в этот период их юности. Вслед за покупкой товаров на деньги появилась денежная ссуда, а вместе с ней - процент и ростовщичество. И ни одно законодательство позднейшего времени не бросает должника столь жестоко и беспощадно к ногам кредитора-ростовщика, как законодательство Древних Афин и Рима, - а то и другое возникло спонтанно как обычное право, исключительно в силу экономической необходимости».
В своей статье о деньгах я попытался сформулировать аналогичные положения, но в несколько сокращенном виде. В частности, я писал, что по мере превращения металлических денег в устойчивый элемент рыночных отношений, «воплотилась в жизнь вековая мечта отдельных наблюдательных людей: превратить случайные хаотичные ошибки всех производителей при стоимостной оценке своих товаров в систематические, односторонние, постоянно растущие, усиленные психозом теории и практики «снижающейся полезности», «предельной полезности» и т.д., уловить эти погрешности при помощи обмена на нетленный товар (деньги) и сосредотачивать эти погрешности в виде денежной формы прибыли в руках постоянно сужающегося круга частных лиц. Так возник класс купцов, т.е. людей, которые вообще переселились из сферы производства исключительно в сферу обращения и монополизировали за собой право покупать у всех остальных производителей товары за золотые монеты, т.е. делать из производителей натуральных продуктов хронических носителей обязанности ошибаться в расчетах, относительно истинной стоимости своего продукта». Судя по реакции большинства наших читателей, они не нашли никакого принципиального отступления от учения марксизма. Но в семье не без урода.
Иной вопрос, что после победы над феодализмом бывшие купцы и ростовщики образовали новый класс, буржуазию, разделив между собой различные стадии обращения единого общественного капитала, претендуя на доли прибавочной стоимости, пропорциональные размерам авансированного ими капитала. Они оформили базис и надстройку капиталистической формации и стерли некогда заметные различия между собой, стерли различия в способе высасывания прибавочной стоимости из жил всех остальных классов и сословий, сохранив только текущее различие в порядке нулей после единицы в банковских счетах.
Маркс и Энгельс уже в Манифесте доказали, что буржуазный способ производства упрощает классовую структуру общества, сводя её к буржуазии и пролетариату. Но этот вывод был сделан применительно к тенденции развития классического капитализма, а не как к окончательно свершившемуся факту. Даже в Англии, если учесть её паразитирование на патриархальных укладах колоний, пролетариат и буржуазия не брезговали феодальными и работорговыми пережитками.
Но мои оппоненты поняли учение марксизма по данному вопросу, как всегда, т.е. глупо. Им показалось, что упростились и гносеологические корни теории классов и классовой борьбы. Между тем, независимо от того, сколько классов существует в буржуазном обществе они остаются классами, причем, несравненно более сложными, чем класс рабов и рабовладельцев.
Ленину, после гражданской войны в России, а затем и Сталину, пришлось столкнуться с многоукладностью российского общества, т.е. с поликлассовым его устройством, а Сталину, в 50-е годы, пришлось констатировать наличие класса… колхозного, кооперативного крестьянства, оторвать который от хвоста своей родной и даже кооперативной коровы и превратить его в класс нормальных людей творческого труда и гарантированной пенсии оказалось делом огромной трудности. Сегодня российские крестьяне опять потерпели сокрушительную победу над общинностью, над социализмом. Опять, как и при Николае кровавом, накануне Цусимы, в российскую армию и на флот потянулись полностью неграмотные крестьянские сыны.
Анекдотичность ситуации состоит и в том, что, если теперь, после обильного цитирования трудов классиков спросить моих оппонентов, какова объективная причина возникновения классов, они и теперь её не назовут даже под страхом смертной казни, поскольку в цитате речь идет преимущественно о классе купцов, а не о классах вообще. Они, в лучшем случае, могут что-нибудь заучить, как стишок, но построить логические цепочки, ведущие к истине, не способны. «Пирровы победы», одержанные ими в боях местного значения за счет пакости, подтасовок и мелкой лжи, сделали своё дело: творческое самостоятельное мышление у них угасло навсегда.
Вдумчивым же и наблюдательным читателям «Прорыва» напоминаем, что Маркс, раскрывая объективные причины деления общества на классы, писал:
«Отделение интеллектуальных сил процесса производства от физического труда и превращение их во власть капитала над трудом получает своё завершение, как уже указывалось раньше, в крупной промышленности, построенной на базе машин. (С.434)
И далее:
«Пока процесс труда является чисто индивидуальным, один и тот же рабочий объединяет все те функции, которые впоследствии разделяются. При индивидуальном присвоении предметов природы для своих жизненных целей рабочий сам себя контролирует. Впоследствии его контролируют. Отдельный человек не может воздействовать на природу, не приводя в движение своих собственных мускулов под контролем своего собственного мозга. Как в самой природе голова и руки принадлежат одному и тому же организму, так и в процессе труда соединяются умственный и физический труд. Впоследствии они разъединяются и доходят до враждебной противоположности.» (С. 516.)
Короче говоря, тем, кто понимает объективную природу субъективных явлений, т.е диаматику объективного и субъективного, тот легко поймет, что важнейшей предпосылкой расползания людей на противоположные классы является их отношение к развитию своего ума. Легкомысленные люди при производстве средств существования полагаются, преимущественно, на физический труд и, как всякие трудолюбивые, но недалёкие люди, образуют класс наиболее бедных, эксплуатируемых людей, а люди, развивающие своё хитроумие, привыкшие, прежде чем пошевелить пальцем, наблюдать, думать, образуют класс, использующий в своих корыстных целях узкое мышление трудолюбивых людей, мастерски обирают их и приговаривают во всех СМИ, с трудом пряча ехидную ухмылку: «Трудолюбие - источник богатства», не объясняя, богатства в чьих руках.
Т.е важно понять, что только на самых ранних этапах истории труд разделялся по различным формам труда (пастух, землепашец, кузнец), требующим приблизительно одинаковых пропорций умственных и физических затрат. Такое общество содержало в себе представителей разных полезных профессий, но не классов. Наблюдательные же люди сознательно старались преуменьшить затраты времени на изнурительный физический труд и увеличить время, затрачиваемое на приятный «труд», сам процесс которого не несет в себе изнуряющего однообразия. И именно это, сознательное стремление части членов общества к сокращению времени физического труда без потери объемов потребления и, в конце концов, разделило общество на антагонистические классы.
Но и это ещё не всё.
Скромная политическая экономия старалась представить дело так, как будто это происходило случайно, само собой, неосознанно, что паразитизм определенного числа человекообразных не имеет объективных предпосылок. Между тем, паразитизм части человекообразных лучше, чем разительное сходство отдельных людей с различными породами обезьян, доказывает, что процесс очеловечивания биологически коснулся разных прямоходящих особей в разной степени.
Разные физиологические задатки людей являются объективной предпосылкой деления общества на классы. Эти предпосылки проявляют себя не по воле субъекта, а только при определенных исторических условиях, порожденных уровнем развития производительных сил. Подобно тому, как желание броситься под проходящий поезд не может возникнуть раньше производства паровозов, точно так паразитические наклонности отдельных людей не могут проявить себя со всей определенностью раньше, чем возникнет определенная масса прибавочного продукта. Только после этого в некоторых людях проявляется то, что систематически мы наблюдаем в стаях, например, пожирателей падали, т.е. борьбу между кланами гиен, между гиенами-олигархами и гиенами-плебеями.
Некоторых современных человекообразных до слез обижает, что миллионы лет тому назад некоторые виды обезьян пережили мутацию, расстались с частью шерсти и превратились в царей природы. Но, верующим в свое божественное происхождение необходимо выдержать ещё один удар. Все живое на земле начало развиваться из простейших одноклеточных, организмов. Это с очень высокой степенью определенности доказали геология, палеонтология. Одни простейшие превращали в жизнь солнечную энергию, природные газы и минералы, другие поедали отходы первых, а третьи пили соки жизни и из первых и вторых. Эти различные способы добывания средств существования миллионы лет фиксировались в «памяти» клеток, и сегодня клетки мозга разных существ (в том числе и у людей) содержат на генном уровне кодировку,
- сближающую большинство людей с преобразователями природы,
- выделяющую некую обширную прослойку людей - сходных с пожирателями разных видов отходов, т.е. наши оппортунисты и мои оппоненты,
- выделяющую, наконец, меньшинство - сходное с паразитами (с «щипачами» и олигархами).
Между рефлексами пчелы и рефлексами клопа существует гигантская пропасть. Эти же рефлексы (в разной пропорции) гнездятся и в сознании современного человека и, даже при одинаковых дипломах, превращают одного человека в демиурга, а другого - в паразита олигархического масштаба, перед которым меркнет паразитизм всех кровососущих паразитов из класса насекомых.
Но это объективное различие, ни в коей мере, не является основанием для оправдания расизма или нацизма, поскольку КАЖДАЯ раса и нация состоят из меньшинства с задатками паразитов и большинства с задатками созидателей. Одни посылают своих братьев по расе и нации в шахты, в окопы и на ипотеку, а другие, в силу излишней доверчивости, сами лезут в шахты, окопы и в ипотеку, ради того, чтобы, пославшие их на эти муки, сами тоже мучились… изжогой, вызванной обжорством или, головной болью… после вчерашней оргии с малолетками.
Парадокс или, точнее, подлость прошедших тысячелетий состоит именно в том, что паразитировать над большинством меньшинству помогала не начитанность, а более предметное, целенаправленное использование ума для решения очень УЗКОЙ задачи: как получать постоянно растущие порции плотских удовольствий, постоянно снижая, прежде всего, свои личные физические и временные нагрузки. Калигула, Нерон, Муссолини, Гитлер, Черчилль, Рузвельт, Сорос, Николай второй, Керенский, Солженицын, Горбачев, Аксенов, Ельцин, Новодворская, Евтушенко, - наиболее яркие представители того сорта прямоходящих млекопитающих, которые несли или пока еще несут в себе огромный заряд нацеленности на паразитические формы «изячной» жизни. Одни направляют в русло паразитизма весь свой политический и купеческий опыт, а другие - весь свой писательский, риторический или поэтический задаток.
Естественно, что разделение умственного и физического труда произошло задолго до рабовладения. Уже на стадии позднего первобытного общества, наиболее наблюдательные индивиды, заметившие, что можно не участвовать непосредственно в опасном деле охоты на буйвола или мамонта, а лишь бегать по краю поля, орать благим матом, махать руками, «руководя» маневрами загонщиков, непосредственно бегающими за буйволом. Если охота завершалась успехом, то махавший руками и оравший «тренер» и сами непосредственные охотники, по простоте душевной, считали его тоже важным элементом организации успешной охоты и наделяли его соответствующей порцией мяса. Ещё более наблюдательные люди поняли, что можно участвовать в охоте вообще не вставая с циновки, а организуя замысловатые ритуалы накануне охоты и, потребив наркотических грибков, побесновавшись, якобы общаясь с духами, пообещать, что теперь охота будет удачной. А поскольку охота была, чаще всего, действительно, удачной, это укрепляло институт шаманов и, одновременно, власть наблюдательных бездельников над соплеменниками.
Поразительно, что мои оппоненты отрицают объективный характер разной степени природной наблюдательности в людях. Они, наверно, не знают, что, например, в артиллерийские наблюдатели, для успешной работы с оптическими дальномерами, берут людей с максимально большим расстоянием между зрачками, поскольку только у таких людей наблюдается максимально точная визуальная оценка расстояния до объекта. Но определенный тип ещё более наблюдательных людей идет не в артиллерийские дальномерщики, а в область обвеса, обмера и обсчета менее наблюдательных людей и образует класс купцов, банкиров и т.п.
Маркс, например, писал:
«Присмотревшись к делу внимательнее, мы увидим, что для каждого товаровладельца всякий чужой товар играет роль особенного эквивалента его товара, а потому его собственный товар - роль всеобщего эквивалента всех других товаров. Но так как в этом сходятся между собой все товаровладельцы, то ни один товар не является всеобщим эквивалентом, а потому товары не обладают и всеобщей относительной формой стоимости, в которой они отождествлялись бы как стоимости и сравнивались друг с другом как величины стоимости» (С.96).
Как видим, Маркс не гнушался необходимостью «присматриваться к делу внимательнее», поскольку, только присмотревшись внимательнее к явлению, можно сообразить, что именно можно в нём понять, чтобы из стремления всех обменивающих сторон к пропорциональности обмены извлечь себе одностороннюю выгоду. Наши же ленивые верхогляды привыкли за истину принимать первое, попавшее в их поле зрения.
Подобно тому, как «медвежатники», внимательно присмотревшись к устройству сейфа, догадались применять «гусиную лапку», чтобы извлечь из него деньги купца, точно так купцы, присмотревшись повнимательнее, догадались применять сами деньги для того, чтобы извлечь деньги из кошельков всех остальных своих современников, в том числе, и «медвежатников».
Но мои оппоненты настолько умственно атрофировались, что не могут присмотреться даже к собственному тексту и заметить в нём свою, вопящую благим матом, дурость.
А теперь, самое время, продемонстрировать эту самую вопиющую, упоительную глупость, на которую не способен ни Мюнхгаузен, ни Тартарен из Тараскона, ни дед Щукарь.
Сказки о классовой борьбе, породившей деньги,
которые Мерлин рассказывает членам идеологической комиссии МК на ночь
Наш читатель, естественно, помнит, что, в качестве основного обвинения Подгузову была выдвинута претензия в отсутствии у него «классового подхода». Естественно предположить, что мои оппоненты показали образец «классового подхода» и, хотя он занимает много места, целесообразно привести фрагмент полностью, чтобы у читателя было больше шансов найти в тексте образцы классового подхода, а тем более, классовой борьбы.
Честно говоря, завидую читателям «Прорыва», имеющим возможность прочесть совершенно неожиданный шедевр, написанный, естественно, на изысканном древнегреческом диалекте, но доступном для понимания членами любой группировки «гопников» с окраины славного древнегреческого города Тамбова.
Вот так, КОРОТЕНЬКО надлежит, по мнению свидетелей Агамемнона, использовать классовый подход при решении вопроса о происхождении и сущности денег.«Чтобы не заниматься теоретическим многословием, - пишут мои оппоненты, - рассмотрим перепутанные Подгузовым процессы на простом примере. Итак, появление денег. Начнем с протоклассового или раннеклассового общества (в доклассовом ни денег, ни товарного обмена просто не существовало)». Итак, дорогой читатель, готовься к немногословному, КРАТКОМУ, неперепутанному, ясному, простому, несложному ответу на вопросы появления денег, товарного обмена, классов и классовой борьбы, без чего невозможно понять сущности денег. «Берем в качестве примера Грецию времен Троянской войны. Кто там у нас в господствующем классе? Возьмем самого известного и типичного представителя тогдашнего господствующего класса. Итак, представляю вам царя Агамемнона, собственной персоной. Сидит этот царь у себя в царском или тронном зале, что там у него было, на своем царском кресле и размышляет. О чем он размышляет царь Агамемнон? О том, как победить троянцев? Не угадали. О том, как стать царем всех греков? Тоже нет. О том, в какую глупость втравил его дурак Менелай с этой своей бабой? Нет, нет и нет. Об этом всем, конечно, можно думать - но не часто, не долго и не яростно, а то рано или поздно свихнешься. А думает Агамемнон об одном: «Ну, вот я царь. Ну, вот есть у меня дом царский, кресло в нем стоит, сижу на нем я. Есть у меня жена Клитемнестра - дура, блин - есть виноградники, быки, поля, зерно, масло, ткани. Рабыни у меня есть - ничо так бабы, но тощи, заразы, а ведь больше кормить их смысла нет. Дары мне почетные приносят регулярно. Могу я, как царь, свистнуть и собрать греков моих с оружием и пойдем кого-нибудь завоюем, если повезет. Только вот у меня, царя, душа болит! Ну соберу я их, греков этих, и что? Ну вот как понять, что я царь? Ну вот построить этих всех греков и их царей строем голыми - и где там буду я? Кто определит, где тут среди голых царь? Пожалуй, царем Ахиллеса скорее назовут, чем меня - у него пресс мощный, это бабы любят, да и некоторые греки тоже. О боги, за что мне этот пузец? Короче, как мне показать, что именно я, а не Ахиллес, к примеру, царь всех греков? Чтоб именно сразу увидели и сказали - вот это точно царь. Или даже так - вот это точно царь всех греков. Или лучше - вот это царь! Ну можно, чтоб добавили «это любимец богов», типа. Тоже приятно».
Тут к Агамемнону в его тронный зал входит привратник, швейцар или кто там у него исполнял эту должность.
- Эта, царь, - говорит привратник, - там к тебе какой-то мужик пришел.
- В Тартар его, - бурчит Агамемнон. - Не видишь, я тут думаю. Гони его, короче.
- Эта, - говорит привратник, - так что этот мужик говорит, что он купец.
- Ну и что? - спрашивает Агамемнон.
- Ну вот, - отвечает привратник, - пришел вот он к тебе. Торгует чем-то. Говорит, он из Фракии.
- Ну и хрен с ним, - бурчит Агамемнон. - Ладно, пусть зайдет.
Купец из Фракии заходит в тронный зал к Агамемнону. Вместе с ним в зал заходят Клитемнестра и толпа Агамемноновых домочадцев. Купец произносит речь о том, как велик и могуч царь Агамемнон.
- Короче, - бурчит Агамемнон, - чо принес-то?
- Да вот это, - говорит купец, - тут вот полведра принес.
- Чо эт за хрень? - с подозрением спрашивает Агамемнон.
- А это вот золотой песок, - говорит купец. - У нас там его во Фракии в ручьях и горных речках моют. Вот и торгуем
- И что, что золотой песок? - интересуется Агамемнон.
- А вот, - говорит купец, - это ж золото. Кузнец-медник у тя, царь, имеется? Пусть расплавит его и получится металл
- И чо? - осторожно спрашивает Агамемнон.
- Так это ж золото! - убеждает купец. - Оно красивое, желтенькое, блестит так это, особенно когда его шерстью натереть. Любые украшения можно сделать. На копье проволоку золотую намотал - царское копье будет, с мечом тоже самое. Золото не ржавеет, не тускнеет, хоть сколько его носи, это тебе не медь или бронза. Надо тебе - взял, переплавил, сделал что-нибудь новенькое. Не знаю, как у вас в Греции, а у нас во Фракии все цари имеют чё-нить из золота.
Клитемнестра и домочадцы заметно начинают волноваться. Агамемнон заметно начинает думать. Купец это видит и решает подлить масла в огонь.
- Покупай, царь, золотишко-та! Дешево возьму. Всего-то десять медимнов ячменя. Робяты, которые золотишко-та мыли, на больше и не наработали
- Ты это, погоди, не торопись, - говорит Агамемнон. - Десять медимнов, говоришь? А чего так-то?
- Ну, эта, - смущается купец, - дешевле нельзя. Потому как намывали, перевоз, опять же, быков там запрягали.
- Десять медимнов? - размышляет вслух Агамемнон. - Чо-то как-то странновато. Золотишко, говоришь - и по десять медимнов за полведра.
Купец окончательно смущается
- Ладно! - вдруг решительно заявляет Агамемнон. - Все слышали! Даю тебе, купец из Фракии, за полведра золотого песку сто медимнов ячменя!
Все присутствующие ахают и купец громче всех. Клитемнестра выпучивает глаза так, что перепугались бы все эринии, вместе взятые.
- Мало? - вопрошает торжествующе Агамемнон. - Ну, так и быть. Даю тебе, фракийский купец, еще в придачу за эти полведра золота двадцать быков.
- Ой, мой царь! - возникает вдруг Клитемнестра. - Куда ж это столько добра! Двадцать быков! Да за эту цену.
- Молчи, дура! - орет Агамемнон. - Не лезь в царские дела! У меня тут важные торги идут, а ты мне всю внутреннюю и внешнюю политику портишь! Заткнись! Вон отсюда! И все вон отсюда вообще!
- Ну ты, царь, даешь, - говорит купец, когда все выбегают из тронного зала. - Не, я не против, конечно, но, конечно, ты, царь, богатый.
- Ты понял, что я сказал? - исподлобья смотрит Агамемнон на купца. - «Все вон» - это и тебя касается. Топай на задний двор, получай зерно и быков. Э! Золотишко-то тут оставь.
Купец, кланяясь, выходит. Сразу в тронный зал врывается Клитемнестра.
- Ты что ж это, дурак старый! Столько добра за эту ерунду! Да я тебя!..
- Тиха-а! - осаживает её Агамемнон. - Не ори. Для тебя ж стараюсь.
- Так неужели подешевле нельзя было? А то вот он - я-а, царь, самый богатый, раз - и отвалил за здорово живешь двадцать быков.
- Заткнись, баба! - свирепеет Агамемнон. - Сколько лет с тобой живу, хоть раз умную вещь от тебя бы услышал!
- Ты-то уж больно умный!
- Да уж поумнее тебя! - орет Агамемнон.
- Это ж золото!
- Ну и что? Сто медимнов и двадцать быков твое золото стоит, да? Да уж лучше на войну бы пошел, отобрал бы себе, все дешевле обошлось бы!
- Ох, ну и дура ж ты, баба, - вздыхает Агамемнон. - Не только за золото я плачу, понимаешь? И+
- Ой, ну вот ты щас сказал такую умную вещь+
- За-аткнись! - окончательно звереет Агамемнон. - Да я сейчас тебя
- Ну и что ты сейчас меня? - подпирает бока Клитемнестра. - Да я вот ка-ак папе пожалуюсь! И бабушке!
Агамемнон вздыхает
- Пойми, женщина, - начинает он.
- Тут не только в золоте дело. Ну вот скажи мне, я царь или кто?
- Ну, царь вроде бы, - говорит Клитемнестра. - Пока еще.
- Значит, царь, да? Зерна, быков, рабов у меня много?
- Ну, много, - начинает недоумевать Клитемнестра
- Больше, чем у всех царей в Греции? - уточняет Агамемнон
-Ну, больше, - неуверенно соглашается Клитемнестра. - Только это еще не повод, чтобы двадцать быков.
- Ага! - поднимает палец Агамемнон. - Сейчас поймешь! Вот, положим, соберу я греков на собрание и сам туда приду. Так? Придут туда, положим, какие-нибудь критяне или эти, как их, египтяне, послы и все такое. Как они поймут, что я царь? Как они поймут, что самый богатый и сильный царь среди греческих царей - это я? А?
Клитемнестра молчит.
- Что мне, - с ехидцей спрашивает Агамемнон, - моих быков с собой пригонять на собрание, чтобы все поняли, сколько их у меня?
Клитемнестра молчит.
- Ага, - начинает торжествовать Агамемнон. - Так вот, чтобы все поняли , что я самый богатый царь, мне надо иметь что-то такое, чтобы ни у кого больше не было. Поняла?
- И что, - спрашивает Клитемнестра, - золото тебе здесь поможет?
- Конечно, - отвечает Агамемнон. - У меня будет диадема, оружие и панцирь с украшениями из золота. А у тебя будут диадема, серьги и ожерелье из золота. И всего этого у меня будет много. А мои Микены назовут златообильными.
- Ага, как же, - говорит Клитемнестра. - А у других что, золота не будет?
- Не будет, - отвечает Агамемнон.
- Что же, ты им запретишь это золото носить? - спрашивает Клитемнестра
- Нет, - отвечает Агамемнон. - Запрещать я ничего не буду, потому что греки тогда надо мною смеяться начнут. Дурак, скажут, этот Агамемнон, себя хочет самым богатым показать. Не-ет, тут запретами нельзя. Но золото буду носить только я, ну и ты немножко. А буду носить его я, потому что никто, кроме меня, его купить будет не в состоянии. Понимаешь, женщина? Я специально дал за золото такую высокую цену, чтоб купчишка этот попался. Купчишки - они жадные. Сейчас ему дали сто медимнов ячменя и двадцать быков, думаешь, он потом по десять медимнов золото продавать будет? Нет. Он сейчас получил такую кучу быков и зерна, о которой и не мечтал, а в следующий раз захочет получить столько же, если не больше. А кто заплатит ему такую цену? Я, царь Агамемнон, и больше никто. Вот придет грек на базар, увидит золото - а хрен тебе, не купишь, потому что дорого! А вот я куплю, потому что могу! А могу, потому что самый богатый!
- А если кто-то все-таки заплатит такую цену? - осторожничает Клитемнестра.
- Ха! А я еще больше заплачу и все золото моим будет! - отвечает Агамемнон. - А если и кто-то из царей, кроме меня, получит золото в дар, или в выкуп, или еще как-то, то все равно у меня этого золота будет больше, потому что я самый богатый из царей. Вот так!
- А у тебя быки и зерно не кончатся? - вдруг интересуется Клитемнестра.
- С чего бы? - удивляется Агамемнон. - Дары мне приносят, рабы работают, пашут, сеют, жнут. Потребую - еще больше дадут. А не дадут, так отберу. Царь я или не царь? Поняла, короче? Ну вот, то-то же. Давай, зови кузнеца, мне царскую диадему делать он будет.
На этом нашу зарисовку из быта раннеклассового общества Древней Греции можно оставить для того, чтобы проанализировать изображенные процессы. Понятно, что речь о появлении денег здесь не идет. Не идет пока речь и о использовании золота в качестве денег. А речь идет как раз о том явлении, которое описывал Подгузов - о действии «спроса и предложения». Только не надо рассматривать описанный процесс как проявление чрезмерного спроса со стороны Агамемнона на золото. Не надо также и думать, что указанные десять медимнов ячменя являются общественно-необходимыми издержками на добычу и доставку золота, поскольку этот акт обмена единичен. Описанный процесс важен вот чем: с одной стороны, золото становится для Агамемнона как для представителя господствующего класса фетишем, обладание которым показывает его особое, исключительное положение. Это и вынуждает Агамемнона отдавать несоразмерное количество продуктов труда (они, кстати, еще не являются товаром как таковым) в обмен на это золото, которое он не может получить иным путем. А с другой стороны, эта мена ничуть не затрудняет Агамемнона, поскольку те продукты, которые он отдает в обмен на золото, Агамемнон просто-напросто получил, а не тратил собственный труд на их изготовление. Эти продукты, зерно и быки, были отчуждены у их производителей и присвоены Агамемноном в силу классового характера общества. Агамемнону, проще говоря, они ничего лично не стоили, поэтому он так легко предлагает описанный обмен».
Во-первых, здесь очень уместно вспомнить слова Ленина о подобных авторах.
«Без выкрутас, - писал Ленини, - без «народных» сравнений и «народных» словечек - вроде «ихний» - автор не скажет ни одной фразы. И этим уродливым языком разжевываются без новых примеров… избитые социалистические мысли, умышленно вульгаризируемые. Популяризация, сказали бы мы автору, очень далека от вульгаризации, популярничанья… Вульгарный писатель предполагает читателя не думающего и думать не способного, он не наталкивает его на первые начала серьезной науки, а в уродливо упрощенном, посоленном шуточками и прибауточками виде, преподносит ему «готовыми» ВСЕ выводы известного учения, так что читателю даже жевать не приходится, а только проглотить эту кашицу».
Но мои оппоненты еще ниже этого уровня вульгаризации.
Во вторых, не знаю, с кем спорят мои оппоненты, если в своей работе о деньгах на стр. 9, я, действительно, коротко писал:
«Нетрудно представить, за какие гроши, например, китайские купцы приобретали шёлк и фарфор у своих забитых ремесленников, кому и за сколько они продавали эти товары в Европе, тем более, что во времена функционирования Великого шёлкового пути, Европа могла покупать у китайских купцов именно за золото, поскольку сама не производила ничего такого, что могло бы удивить китайскую знать и купцов. Даже Венеция в эпоху своего расцвета могла похвалиться лишь некоторыми сортами стекла и кружевами».
Наблюдательный читатель легко заметит, что я веду речь о том же, но, яснее моих оппонентов показывая, как, за счет разницы цен купли и продажи, купцы надувают и феодалов Европы, и ремесленников Китая. Однако склероз моих оппонентов зашел так далеко, что они не помнят через пять минут, что прочли.
Но и это ещё не все. Мои оппоненты так заигрались в крупных историков, что сами поверили в свои бредни и, попадая в очередные логические затруднения, обращаются напрямую к самому Агамемнону и его жене Клитроменстре за советами ответами и примерами.
«Ошибка Подгузова, - пишет Мерлин, - заключается в том, что он ставит процесс возникновения денег с ног на голову - в частности, в отношении денежного использования золота и серебра. Не редкость и трудоемкость и не принимаемость в обмен на любой другой продукт сделали золото и серебро деньгами, и не были любые деньги эквивалентом редкости и трудоемкости. Опять же возвращаемся к нашему Агамемнону. Золото для Агамемнона (и для прочих представителей господствующих, отчуждающих классов) стало символом их господствующего положения, политического и экономического, а потому приобрело характер фетиша. Причем таким фетишем может быть необязательно золото - я уже упоминал выше о том, что может быть вещественным эквивалентом денег и сокровищ. Мы уже видели, как за такой продукт уплачивается совершенно несоразмерная цена, в силу его значимости для господствующих классов и их возможности уплачивать такие цены присвоенными продуктами труда. Такая цена ставит золото и его фетиши-аналоги в положение в совершенно особое положение среди всех товаров».
Я не буду спорить с Агамемноном, поскольку пью мало и редко, а без этого общаться с далекими предками трудно. Это мои оппоненты могут ногой открывать дверь в его золоченные покои. Читателям же «Прорыва» легко сравнить эти бредни с марксистским теоретическим наследием по вопросам развития форм стоимости и превращения золота в наиболее признанный денежный материал, и понять разницу между марксистом и любым агамнюком.
А, чтобы добить Подгузова окончательно, агамнюки приводят совершенно типичный для них и «убийственный» для марксистов довод.
«Прямая рыночная торговля с мелким производителем - крестьянином, общинником и т.п. не приносит прибылей, ибо не задействует механизм отчуждения продукта. [Неужели, после того как купец уплатил за товар деньги, товар остается у крестьянина-общинника. Чудеса!- ВП] Именно поэтому наиболее прибыльной - и поэтому наиболее развитой - всегда была торговля не простыми продуктами труда, но теми изделиями, которые находили спрос со стороны господствующих классов, оплачивающих эти изделия отчужденным и присвоенным продуктом. [Агамнюков никогда не занимал вопрос, а откуда у купцов брались эти «непростые продукты труда» и сколько платили купцы непосредственным производителями].
Вы скажете, что это не так? Хорошо, еще один пример. Чтобы не было заявлений о предвзятости, возьмем самую немарксистскую книгу - Библию. Читаем книгу пророка Иезекииля, главу двадцать седьмую, абзацы с двенадцатого по двадцать четвертый (речь идет о торговле, которую производил город Тир, обращение «ты» - это к городу Тиру и его жителям):
Фарсис, торговец твой, по множеству всякого богатства, платил за товары твои серебром, железом, свинцом и оловом. Иаван, Фувал и Мешех торговали с тобою, выменивая товары твои на души человеческие и медную посуду. Из дома Фогарма за товары твои доставляли тебе лошадей и строевых коней и лошаков. Сыны Дедана торговали с тобою; многие острова производили с тобою мену, в уплату тебе доставляли слоновую кость и чёрное дерево. По причине большого торгового производства твоего торговали с тобою Арамеяне; за товары твои они платили карбункулами, тканями пурпуровыми, узорчатыми, и виссонами, и кораллами, и рубинами. Иудея и земля Израилева торговали с тобою; за товар твой платили пшеницею Миннифскою и сластями, и мёдом, и деревянным маслом, и бальзамом. Дамаск, по причине большого торгового производства твоего, по изобилию всякого богатства, торговал с тобою вином Хелбонским и белою шерстью. Дан и Иаван из Узала платили тебе за товары твои выделанным железом; кассия и благовонная трость шли на обмен тебе. Дедан торговал с тобою драгоценными попонами для верховой езды. Купцы из Савы и Раемы торговали с тобою всякими лучшими благовониями и всякими дорогими камнями, и золотом платили за товары твои. Харан и Хане и Еден, купцы Савейские, Ассур и Хилмад торговали с тобою. Они торговали с тобою драгоценными одеждами, шёлковыми и узорчатыми материями, которые они привозили на твои рынки в дорогих ящиках, сделанных из кедра и хорошо упакованных».
Анидигидрия, матушка казанская! Верую! Прозрел!
Хорошо, если этот текст, впервые, не обсуждался членами идеологической комиссии МО РКРП-РПК открыто и не утверждался. Там ведь не научность, а, прежде всего, всесторонняя согласованность, массовая обсужденность, утвержденность текстов, считается важнейшим признаком их коммунистической партийности. Столкнувшись с такой гигантской пирамидой тупости возведенной группой отдельных агамнюков, использующих библию, напечатанную на хорошей бумаге, в качестве примера и доказательства в споре с материалистом, начинаешь отчетливо понимать, насколько религия, действительно, опиум народа, как страшно выглядит ломка ума и как мало отличается оппортунист от умалишенного. Я не буду спорить с библией, и не потому, что спорить с древнееврейскими сказками столь же умно, как и с любыми другими древними народными сказками. Спорить о количестве голов у Змея Горыновича могут только хронические пациенты Кащенко Бессмертного.
Короче, не будешь формировать в себе диаматика, станешь оппортунистом, выродишься в Мерлина и умрешь агамнюком. Здесь и сказочке конец,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В.Подгузов...