Опыт критики антинаучной фактологии либерализма

Часть 41. Диалектика факта

Ивницкий Н.А: служить бы рад, прислуживаться… тоже

Одним из наиболее «авторитетных» в буржуазной исторической «науке» трудов по вопросам голода в СССР является монография некого Ивницкого Н.А. под заголовком «Голод 1932-1933 годов в СССР.»

В отличие от относительно молодого Кондрашина, начинавшего свою «научную» работу в конце 80-х и, в общем-то, всегда и сознательно стоявшего на позициях класса буржуазии, господин Ивницкий - классический перевёртыш. Он свою научную карьеру начал еще в 50-е как исследователь коллективизации. В начале 70-х даже издал монографию по данной теме, в которой расхваливал коллективизацию, как величайшее событие в советской истории:

«Одним из выдающихся свершений советского народа, которое по важности и социально-экономическим последствиям можно поставить вслед за Октябрьской революцией 1917 г., является социалистическое преобразование сельского хозяйства и ликвидация на его основе последнего эксплуататорского класса - кулачества. По глубине и размаху, формам и методам, характеру и результатам коллективизация сельского хозяйства относится к числу крупнейших революционных преобразований общества.»2

Однако когда классовая расстановка сил поменялась, Ивницкий быстренько переметнулся уже к новым хозяевам и запел совсем по-другому:

«Коллективизация советского сельского хозяйства была одной из величайших трагедий XX в. Результатом коллективизации, определенной и деформированной сталинизмом, стали невыразимые страдания и репрессии. Коллективизация и «ликвидация кулачества как класса» (раскулачивание) означали экспроприацию более одного миллиона крестьянских семей (5-6 млн.. чел.), насильственную депортацию в отдаленные северные и малонаселенные регионы страны почти двух миллионов крестьян, гибель сотен тысяч людей и в конечном счете разрушение сельского хозяйства.»3

Может, «глаза открылись» у человека и, вырвавшись из «советских застенков» он «узнал правду»? Да ничуть… Во введении к упомянутой выше монографии он рассказывает, и что его отец был репрессирован, и что семья от голода пострадала:

«Весной [1933 года. - Федотов] вся наша семья - мама, брат и я - опухли. Все тело наливалось какой-то жидкостью, отекло лицо, вздувались животы. Маму положили в районную больницу. Мне было уже 10 лет, брату - 8. К лету, когда стал наливаться колос, ходили в поле, срезали колоски «молочно-восковой спелости» и ели. Многие уже умерли к тому времени. Как мы выжили - не знаю.»4

То есть автор свидетельствует, что медицинская помощь голодающим все же оказывалась. Мать положили в больницу, детей взяли под опеку, иначе б без матери они неминуемо погибли.

Однако, несмотря на все беды, которые советская власть причинила его семье, господин Ивницкий все же решает этой власти служить. Во второй половине 1940-х годов заканчивает Историко-архивный институт, потом аспирантура, защита кандидатской и докторской диссертаций, в которых, к гадалке не ходи, расхваливал достижения коллективизации и лично товарища Сталина. Потом работа в Институте истории АН СССР. А вот дальше происходит нечто, что привело к изменению его взглядов.

«В связи с подготовкой многотомной «Истории СССР с древнейших времен до наших дней» мне посчастливилось, как заместителю ответственного редактора IX тома (1933-1941 гг.), попасть в совершенно секретный кремлевский архив Политбюро ЦК КПСС и в течение четырех месяцев (июль-октябрь 1964 г.) изучать его материалы, в том числе личного архива И.В. Сталина, «особых папок» ЦК ВКП(б) и другие секретные документы.

В результате этого мне удалось скопировать или законспектировать сотни документов, проливающих свет на историю выработки важнейших решений Политбюро ЦК ВКП(б) по аграрному вопросу, механизм их осуществления и роль Сталина и его ближайшего окружения (Молотова, Кагановича, Микояна и др.) в этом деле. Однако было запрещено указывать место хранения и исковые данные этих материалов.»5

Пустили нашего автора в архив, и вот тут-то он «прозрел». Казалось бы, прямая дорога в диссиденты ему после этого. Но ничего подобного. Он пытается кое-какие документы включить в многотомник - ему отказывают. Пытается их использовать в своей монографии «Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса» - получает еще раз по шее в форме критики в журнале «Вопросы истории КПСС». При этом, «за правду» он бороться и не собирается.

«И только в конце 1980-х - 1990-х годах эти материалы, в том числе и о голоде 1932-1933 гг. были широко использованы в моих работах, правда, с глухими отсылками - Бывший Архив Политбюро ЦК КПСС. Это делается и в настоящей работе, так как далеко не все документы кремлевского архива переданы в Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ).»6

Во как! «С глухими отсылками»… Уж не за то ли Ивницкий получал по шее в 1970-е? Просто замечательно получается. Сидел в секретном архиве, что-то там конспектировал и копировал, но почему-то никаких данных по конкретному местонахождению этих документов он не зафиксировал. Номера описей и дел - ничего этого нет. А уж насколько корректно он там конспектировал - одному чёрту известно. Во всяком случае, доверять ему на слово, учитывая ту легкость, с которой господин Ивницкий меняет свои взгляды, нет никаких оснований. Если в 1970-е он поступился «правдой» за гонорары и карьеру, то это означает лишь принципиальную готовность продаваться. Ну а покупатель в 1990-е не заставил себя долго ждать. Буржуазии плевать на глухие ссылки, лишь бы они «доказывали» то, что выгодно буржуазии.

Учитывая всё вышесказанное, не стоит ждать от господина Ивницкого научной добросовестности. Его «научный метод», в общем-то, сводится к простой фразе - «чего изволите?». Когда ему платило зарплату советское государство, он объявлял коллективизацию величайшим свершением. Когда стала платить буржуазия, свершение превратилось в «величайшую трагедию», а кулак из эксплуататора - в «крепкого хозяина».

Методологические ошибки Ивницкого, в общем-то, практически ничем не отличаются по своей сути от ошибок Кондрашина. У него мы встречаем все те же самые нехитрые приемчики, которые должны убедить недалекого и не знакомого с диалектикой читателя в том, что в голоде виновата исключительно советская власть. Буржуазная партийность господина Ивницкого видна чуть ли не на каждой странице. Видно, что он защищает интересы, прежде всего, кулака (того самого, что ранее объявлял эксплуататором).

Так, к примеру, он осуждает сталинскую инициативу наказывать кулака за невыпуск зерна на рынок тюремным заключением. Речь здесь идет о том, что кулаки массово придерживали запасы зерна до весны в ожидании повышения цен, что даже при росте урожая негативно сказывалось на государственных хлебозаготовках. Такая практика сложилась во времена нэпа. Часть хлеба кулак сдавал, часть прижимал до весны и продавал на рынке дороже. Очевидно, что интересы кулацкой прибыли здесь входили в явное противоречие с интересами рабочего класса и народного хозяйства, в целом. В результате применения таких чрезвычайных мер хлебозаготовки значительно выросли. Однако Ивницкому никак не дают покоя задетые интересы кулака и он «незаметно» отождествляет их с «интересами крестьянства»:

«Чрезвычайные меры переполнили чашу терпения крестьян, и они решались на крайние меры. В 1928 г. было зарегистрировано около 1400 террористических актов против сельских активистов. В официальных документах партийных и карательных органов террористические акты и крестьянские волнения трактовались как кулацкие или организованные ими выступления. На самом деле это было проявление недовольства крестьян политикой советской власти в деревне.»7

Абсолютно голословное утверждение. 1400 террористических актов - это столько же уголовных дел. Но почему-то автор не дал себе труда посмотреть эти дела и выяснить все же, кем были эти теракты организованы и исполнены. Что примечательно, на предыдущих страницах Ивницкий ни разу не обмолвился, что данные чрезвычайные меры хоть как-то коснулись беднейших крестьян, все же составлявших большинство. Впрочем, очевидно, что чисто экономическую возможность придерживать большие массы товарного зерна до весны могут лишь владельцы относительно большого капитала.

Тем более, что через несколько страниц автор себе же противоречит:

«В 1929 г. резко возросло количество террористических актов против хлебозаготовителей и партийно-советского актива: если в 1927 г. был зарегистрирован 901 случай террора, то в 1928 г. - 1153, а в 1929 г. - 9137, причем 77% их числа произошло на почве хлебозаготовок и наступления на зажиточные слои деревни. Наибольшее число террористических актов приходилось на зерновые районы страны: Украина - 1458 случаев, ЦЧО - 1135, Сибирь - 989, Урал - 662, Средняя Волга - 473, Северный Кавказ - 401 и т.д.»8

То есть всё же террор был со стороны «наиболее зажиточных слоев деревни», то есть тех же самых кулаков. Но несколькими абзацами ниже снова читаем про «крестьянство»:

«Недовольство крестьян хлебозаготовками, когда изымалось не только товарное, но и необходимое для потребления в хозяйстве зерно, нередко выливалось в массовые крестьянские выступления. По данным ОГПУ в 1929 г. в стране произошло 1307 таких выступлений, в которых приняло участие около 300 тыс. человек, что в два раза больше, чем в 1928 г. Наибольшее число выступлений было в Средне-Волжском крае - 202, Сибири - 176, ЦЧО - 119, Нижне-Волжском крае - 103, на Украине - 100 и т.д.»9

Задеты, в основном, интересы кулака. Он активизирует террористическую деятельность. Однако недовольны, почему-то, «все крестьяне». У каждого массового выступления есть организаторы. Не исключено, что и бедняки участвовали в организованных кулаками выступлениях. Но ведь по каждому выступлению, коль уж они столь скрупулезно подсчитывались, проводилось расследование, выявлялись инициаторы… Почему-бы нашему автору не копнуть соответствующие уголовные дела?

Но что такое научная добросовестность, господину Ивницкому неизвестно. Он с упоением продолжает врать. На сей раз он решил обвинить во вранье Сталина.

«Выступление Сталина на пленуме ЦК [имеется в виду Пленум ЦК в ноябре 1929 г. - Федотов] было лживым, лицемерным и фарисейским. Лживым было утверждение Сталина о «колхозном движении» 1929 г., так как осенью этого года по официальным данным уровень коллективизации составлял 7,6%. О каком колхозном движении может идти речь, если удельный вес даже бедноты к общей численности крестьянства составлял 35%, т. е. почти в 5 раз больше, чем было крестьян в колхозах.»10

Что ж, попробуем разобраться, кто здесь лжец и фарисей. Если определение слова «лжец» вряд ли вызовет сложности у здравомыслящего человека, то слово «фарисей» порядком подзабыто. В древней Иудее так называли приверженцев одной из религиозно-философских школ и означало это слово «отступник» или «еретик». В современном русском языке «фарисейство» - это синоним слова лицемерие. Поэтому наш автор еще и безграмотен, когда говорит одновременно о «лицемерии и фарисействе». Ну а значение слова «лицемерие» - это способность притворяться, вести себя неискренне; врать, но при этом строить из себя добросовестного человека.

Ивницкий во всем этом обвиняет Сталина за следующее высказывание:

«Не ясно ли, что выпячивать теперь вопрос о чрезвычайных мерах вне связи с наступлением на кулачество и ростом колхозного движения, значит занять лицемерную, фальшивую, насквозь трусливую позицию?»11

Дескать, никакого роста колхозного движения не было, а уровень коллективизации составлял всего 7,6% по «официальным данным», ссылки на которые он и не дает. Однако то ли наш автор на момент написания данной монографии страдал старческим маразмом, то ли новым классовым хозяевам решил угодить, но почему-то он «забыл», что уже исследовал этот вопрос ранее, в 1970-е годы, когда писал уже упомянутую монографию «Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса». Так вот, в той монографии он даже табличку размещал со сноской на статистические сборники, из которой следует, что за 1927-1929 год уровень коллективизации вырос в 5 раз и составил 3,9%12 . Почему-то даже меньшая цифра тогда его не смущала, и он делал акцент на главном, точно на том же, на чем и Сталин в своей речи, - на относительных показателях. Более того Ивницкий там же верно подмечает, что задача развертывания массового колхозного строительства в те годы еще не ставилась, шла речь только о создании предпосылок.

А чуть дальше в той же монографии автор сообщает следующее:

«В самом деле, если на 1 июля 1929 года насчитывалось 57045 колхозов, которые объединяли 1007,7 тыс. крестьянских хозяйств, то к 1 октября того же года число колхозов возросло до 67446, то есть примерно на 18%, а число коллективизированных крестьянских хозяйств достигло 1919,4 тыс., то есть увеличилось более, чем на 90%.»13

И пояснение наш автор очень правильное дает: число колхозов росло медленнее численности колхозов, поскольку в уже образованные вступали новые хозяйства.

Так кто же лгун после этого? У Сталина были основания заявлять о росте колхозного движения. Более того, сам господин Ивницкий прекрасно знал, что такие основания были, он эти основания в своей советской монографии доказательно, со ссылками на статистические материалы изложил. Так что Сталин уж точно не лгун.

А что же Ивницкий? Предположим, что к моменту написания современной монографии на деньги буржуазии, он откопал некие новые данные, которые опровергли бы данные советского статистического сборника, использовавшиеся ими ранее. Но тогда надо эти данные предъявить. Однако автор этого не делает. Он на основе тех же старых данных делает уже другие выводы. Но в тех данных не содержатся основания для других выводов. Тогда он просто подленько подменяет относительный рост количества колхозов абсолютным небольшим их количеством.

Так что вывод здесь можно сделать однозначный. Господин Ивницкий - лгун, поскольку неверно представил показатели коллективизации. Кроме того, господин Ивницкий - самый бессовестный лицемер, поскольку он не просто соврал, а соврал, зная правду, соврал перед самим собой. Поэтому можно со всей ответственностью сказать, что у Ивницкого отсутствует еще и совесть.

Еще более смешно выглядит и другое обвинение в адрес Сталина:

«Лживым было утверждение Сталина о том, в 1929 г. чрезвычайные меры проводились самими бедняцко-середняцкими массами крестьянства, а не государственными органами. Только ОГПУ в 1929 г. арестовало около 100 тыс. человек. Но арестами занимались сельсоветы, уполномоченные райисполкомов, заготовительных и финансовых организаций и т.п. Словом, арестовывали все, кто имел хотя бы какую то власть.»14

Сталин же в своей речи сказал следующее:

«Разве трудно понять, - говорил он, - что чрезвычайные меры прошлого года имели по преимуществу административный характер (это было прощупывание кулака), тогда как чрезвычайные меры этого года являются мерами, применяемыми миллионными массами бедняцко-середняцкого крестьянства (массовое наступление бедняков и середняков против кулачества)?»15

Если внимательно прочитать сказанное Сталиным, то несложно понять, что речь здесь идет совсем не о том, что государственные органы не участвовали в чрезвычайных мерах, а о том, что миллионные массы бедняков и середняков подключились к проведению этих мер, то есть стали помогать советским органам в деле разоблачения подрывной работы кулачества. И тот факт, что непосредственно аресты производились советскими органами, никак не противоречит тому, что бедняцко-середняцкие органы включились в борьбу с кулачеством. Так что и здесь Ивницкий продемонстрировал, что лжец - именно он.

Иногда доходит и до смешного. Так, наш автор в конце главы делает следующий вывод:

«Такой ценой выполнялись хлебозаготовки, а не массовым наступлением бедняков и середняков против кулачества, как лицемерно утверждал Сталин.»

Да только дело в том, что это «лицемерно утверждал»… сам Ивницкий в своей советской монографии:

«Со второй половины и, в особенности, с осени 1929 года, масштабы и темпы колхозного строительства резко возросли. На путь коллективизации становились бедняцко-батрацкие массы, увлекая за собой и часть середняцких хозяйств.»16

Более того, он не просто это утверждал, а еще и в предыдущей главе на многочисленных статистических данных продемонстрировал, какие конкретные меры по экономическому давлению на кулака и экономической поддержке бедняков и середняков были предприняты советской властью, и как после принятия этих мер укрепилось положение бедняков и середняков. Это не Сталин, а Ивницкий скрупулезно привел цифры, насколько уменьшилось налоговое бремя на середняка, насколько удешевился инвентарь и т.п. Так что вывод о том, что у бедняка и середняка были вполне конкретные основания, чтобы идти в колхоз, сделал сам господин Ивницкий.

Однако смена классовых хозяев заставила его все это забыть и выдвинуть на первое место «репрессии» против кулака. Правда, почему-то, он на сей раз отказался столь же скрупулезно доказать тезис о решающей роли именно репрессий в деле колхозного строительства. Зачем? Новым классовым хозяевам плевать на качество аргументации.

Если во второй главе своей советской монографии Ивницкий с цифрами на руках показывает темпы роста колхозного строительства в последнем квартале 1929 года, то в монографии 2009 года в той же главе с почти таким же названием упор делается на репрессии против кулаков и перегибы на местах, причем масштаб перегибов его не интересует. Видимо, помнит все же, что сам еще в 1970-е доказывал на статистических данных, что «колхозное строительство стало делом миллионных бедняцко-середняцких масс крестьянства»17. Однако в угоду буржуазным хозяевам все же приходится изобретать «аргументацию» в пользу обратного. Выглядит крайне нелепо. К примеру, автор пишет:

«Безудержная гонка темпов коллективизации, полное обобществление крестьянского скота в колхозах привели к резкому сокращению поголовья крупного рогатого скота, свиней, овец. Так, в 1929/30 хозяйственном году поголовье крупного рогатого скота в стране сократилось на 14,6 млн. голов, свиней - на одну треть, а овец и коз - более, чем на одну четверть. В дальнейшем, несмотря на постановления ЦИК и СНК СССР от 16 января 1930 г. («О мерах борьбы с хищническим убоем скота»), сокращение поголовья скота продолжалось.»18

Ну, во-первых, никаких директив, предписывавших обобществлять весь скот, наш бессовестный автор так и не удосужился привести. Полное обобществление - это как раз те самые перегибы, с которыми советская власть призывала бороться.

Во-вторых, тут явно некорректно сформулирована причина сокращения поголовья скота. Это как раз кулак и часть идущих за ним середняков предпочли резать скот, а не передавать его в колхоз. Их к этому толкала не нужда и не голод, а скотская частнособственническая психология. Причина сокращения поголовья скота - это не коллективизация и не перегибы в ней, а хищнический, лишенный рационального смысла убой скота наиболее зажиточной частью крестьянства.

В самом начале второй главы автор ссылается на «Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации»« от 30 января 1930 года, в котором идет речь о 60 тысячах кулаков, подлежащих заключению в концлагерь и 150 тысячах, подлежащих высылке. Правда, с оговоркой, что это приблизительный расчет. У читателя, таким образом, должно сложиться впечатление, будто сначала советская власть начала репрессии, а потом кулаки стали резать скот.

Однако наш автор снова наврал. На самом деле, бедняк и середняк массово пошли в колхоз начиная с лета 1929 года. В своей советской монографии Ивницкий пишет:

«Темпы коллективизации сельского хозяйства продолжали нарастать. К середине декабря в Нижне-Волжском крае свыше 60% крестьянских хозяйств вступили в колхозы, в Крыму - 41%, на Средней Волге и Северном Кавказе - 35, в Сибири - 28, на Урале - 25, в ЦЧО - 16,7, на Дальнем Востоке - 8,1, в Чувашской АССР - 8,5 и т.д.»19

Интересы кулаков были серьезно задеты, сопротивление с их стороны усилилось, одной из его форм был хищнический убой скота. Советская власть отреагировала 16 января 1930 года постановлением «О мерах борьбы с хищническим убоем скота», которое, по утверждению Ивницкого, не помогло. И только потом, 30 января принимается постановление о репрессиях.

Конечно, можно предположить, что господин Ивницкий за почти 40 лет свое мнение изменил, поскольку что-то новое узнал. Только почему-то основания, изменившие мнение, он не предъявил. Доказательств, что рост численности колхозов происходил в массе своей из-под палки, автор не предоставил. Зато в советской монографии он вполне убедительно продемонстрировал экономические причины, которые привели к такому росту. Вот и интересно, куда ж за 40 лет эти основания-то подевались?

Примечательно, что в советской монографии Ивницкого во второй главе целый раздел посвящен формам противодействия колхозному строительству со стороны кулачества. Автор приводит цифры со ссылкой на архивные документы:

«В 1929 году только в Средне-волжском крае было зарегистрировано более 400 террористических актов против 183 в 1928 году.(…) По приблизительным подсчетам, в 1929 году жертвами кулацкого террора стали около 10 тысяч коммунистов, комсомольцев, рабочих, колхозников, батраков и бедняков против 1150 человек за период с 1 января 1926 по 1 сентября 1927 года. Это была настоящая борьба не на жизнь, а на смерть.»20

И про хищнический забой скота он тоже не забыл упомянуть:

«На Украине поголовье скота снизилось в 1929 году, по сравнению с 1928 годом: крупного рогатого скота - почти на 1 млн.. голов, свиней - на 2,8 млн., овец и коз на 1,1 млн. голов.(…) Только по одному Петропавловскому округу [Казахстан. - Федотов] за 9 месяцев 1929 года поголовье скота уменьшилось на 831 тыс. голов, то есть почти на половину.»21

И про подпольные кулацкие организации, разрабатывавшие планы восстаний:

«На Северном Кавказе в 1929 году было раскрыто и ликвидировано 370 контрреволюционных группировок и организаций с общим числом участников 3736 человек против 228 группировок и 1635 участников в 1928 году. В Сибири за вторую половину 1929 г. было ликвидировано 155 контрреволюционных группировок, насчитывавших 1224 человека.»22

Однако в монографии 2009 года про все это - ни слова. Наоборот, как говорится, кулаки превращаются… превращаются кулаки… в «самую дееспособную и трудолюбивую часть крестьянства.» Так прям и пишет:

«Деревня лишилась [в ходе репрессий - Федотов] самой дееспособной и трудолюбивой части крестьянства.»23

Если это так, то кто же резал скот, убивал коммунистов, создавал контрреволюционные организации и организовывал повстанческие выступления? Или не было этого вовсе? Тогда в предисловии господин Ивницкий должен был не о страданиях своих рассказывать, а каяться перед читателями, раз наврал им в 1972 году. Нужно было поведать, под какими-такими пытками в советские времена его заставляли фальсифицировать историю. Ан нет, молчит наш «историк»…

Впрочем, не имеет смысла разбирать каждую главу современной монографии Ивницкого. Каждый может найти в интернете данный опус почитать его и убедиться, что он изобилует методологическими и логическими ошибками по примеру тех, что приведены выше.

Однако вернемся к теме голода 1932-1933 годов. Повторю, буржуазная версия событий такова, что, несмотря на хороший урожай, полученный в 1932 году, советская власть на местах изъяла зерна больше, чем было допустимо, в результате в конце 1932 - первой половине 1933 года в СССР разразился голод, унесший несколько миллионов жизней.

Начнем с того, что в советской монографии ни о каком голоде Ивницкий вообще не упоминает. В последней главе автор рассказывает о трудовом перевоспитании кулаков и на этом заканчивает.

Безусловно, все буржуазные исследователи в один голос говорят, что данная тема была в советские времена засекречена, поэтому-то трудов по данной теме в советские времена не было. Действительно, в советской историографии проблемы голода 1933 года не существует. Но причины тут могут быть разные, а не только «сокрытие правды», как то буржуазные лакеи буржуазии стремятся представить. В частности, одной из таких причин, как я уже говорил выше, могла быть некорректная статистика и невозможность точно установить потери от голода.

Здесь стоит отметить, что к 1932 году коллективизация в основных зерновых районов практически полностью завершена, равно как завершено и раскулачивание. Поэтому собственно кулацкий террор и саботаж причиной голода быть никак не мог. Равно как не могли быть причиной голода и перегибы в коллективизации, поскольку они относились к более раннему периоду.

Однако обратимся к монографии Ивницкого. Разговор о голоде он начинает с хлебозаготовительной кампании 1932 года. Аргументация, в общем-то, та же, что и у предыдущего автора. Дескать, советская власть, не считаясь с объективными условиями, завысила планы хлебозаготовок, в результате колхозы остались на зиму без хлеба. Автор сообщает:

«По данным известного историка-аграрника Е.Н. Осколкова, валовое производство зерна в 1932 г. составило 35,5 млн. ц (213 млн. пуд.) против 69,7 млн. ц (418,2 млн. пуд.) в 1931 г. План хлебозаготовок на 1932 г. был установлен согласно постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 6 мая 1932 г. в размере 154 млн. пуд. или 63,8% от валового сбора, в то время как в 1931 г. при валовом сборе в 418,2 млн. пуд. план хлебозаготовок составлял 154 млн. пуд. или 36,8%. Все это говорит о том, что план хлебозаготовок был нереальным и невыполнимым.»24

Откуда взял Осколков эти данные - непонятно. Его работа, на которую ссылается Ивницкий, называется «Голод 1932-1933. Хлебозаготовки и голод 1932/33 г. в Северо-Кавказском крае». Методика подсчета не ясна. Очень похоже на то, что это вообще данные только по Северному Кавказу, а Ивницкий не разобрался и посчитал их общими данными по СССР. На это указывает ряд обстоятельств.

Во-первых, автор сам чуть позже ссылается на постановление северо-кавказского крайкома партии, в котором сообщается:

«вследствие сравнительно неблагоприятных природных условий снизил сокращенный в сравнении с прошлым годом план хлебозаготовок на 59 млн. пуд., принять к неуклонному и безусловному исполнению окончательный годовой план хлебозаготовок по колхозно-крестьянскому сектору в размере 97 млн. пуд...»25

То есть план до внесения изменений был 156 млн. пуд.

Во-вторых, существует Постановление Комитета заготовок с/х продуктов при СТО о сокращении годового плана хлебозаготовок урожая 1932 г. по Северо-Кавказскому краю в связи с недородом. 1 октября 1932 г, в котором говорится:

«В соответствии с постановлением правительства, ввиду резко неблагоприятных условий урожая на Северном Кавказе, сократить план хлебозаготовок по Северному Кавказу на 606,1 тыс. т (37 млн. пуд.), из коих 163,8 тыс. т (10 млн. пуд.) по совхозам всех систем и 442,3 [тыс. т] (27 млн. пуд.) по колхозно-крестьянскому сектору.

В соответствии с этим, годовой план Северного Кавказа установить в 2425,9 тыс. т (148,1 млн. пуд.), из коих по колхозно-крестьянскому сектору - 1785,4 тыс. т (109 млн. пуд.) и 442,3 тыс. т (27 млн. пуд.) по совхозам.»26

Здесь мы тоже видим цифру 148,1 млн. пуд. После сокращения. То есть 154 млн. пуд. - это краевой масштаб, а никак не общесоветский.

Можно даже простить эту неточность Ивницкому. Если мы имеем дело с данными по краю, то всё равно на лицо определенная неясность. Если вдуматься, то здесь имеется сравнение планируемых хлебозаготовок с валовым производством зерна. Судя по приведенной автором информации, план хлебозаготовок утверждался в начале мая. Но ведь сколько зерна собрано - это становилось ясно не раньше августа. План рассчитывался исходя из средней урожайности и планируемых к засеву площадей, но он не мог учитывать, к примеру, климатический фактор. Поэтому план, как минимум, мог корректироваться в соответствии с погодными условиями, повлиявшими на урожай. То есть автору следовало доказать не тот факт, что планируемый объем хлебозаготовок составлял 63,8% от валового сбора, а то что фактически столько было собрано. И за предыдущий год нужно тоже было сравнивать именно эти показатели.

Вывод, сделанный Ивницким, неверен. Что «план хлебозаготовок был не реальным и не выполнимым» - это можно было понять только в ходе и по итогам сбора урожая, а никак не раньше. Его нереальность была отнюдь не очевидна в мае 1932 года.

Кроме того, акцентирую внимание читателя, на одной немаловажной детали: производство зерна в 1932 году в одном из самых хлебных регионов было В ДВА РАЗА меньше, чем в предыдущем. В то же время план на 1932 год - ТАКОЙ ЖЕ, как на предыдущий. Это при том, что курс советской власти на рост производства товарного зерна не оспаривается ни одним из буржуазных авторов. Они лишь утверждают, что план постоянно завышался безосновательно. Но тут он не был повышен вообще. Что могло послужить причиной? Почему-то Ивницкий не задается этим вопросом…

Вообще странно, что климатический аспект хлебозаготовительных кампаний 1931-1932 годов практически всеми буржуазными авторами обходится стороной. Лишь вскользь упоминается, что 1931 год был неурожайный. Но в какой мере и как это повлияло на состояние резервов и семенного фонда - серьезных исследований здесь никто не проводит.

Тот же Ивницкий склонен сваливать всё на субъективный фактор. То есть на неправильный план и нарушения местных советских органов. Так, он приводит данные по Славянскому району на Кубани со ссылкой на секретно-политический отдел ОГПУ, из которых видно, как на местах завышались показатели по сбору урожая.

«Как видим, разброс - от 32,9% до 84,9%, но прослеживается одна и та же тенденция: районы завышали урожайность по сравнению с данными пробных обмолотов. А из этого исходили районы при определении валовых сборов зерна и планов хлебозаготовок.»27

Проще говоря, на местах завышали показатели, а планирующие органы, исходя их этих ложных данных, спускали план. Ивницкий, конечно, приводит эти данные для того, чтобы обвинить советскую власть. Но, если вдуматься, то врать планирующим органам - это преступление, потому-то о таких случаях и сообщает ОГПУ. Советская власть не давала указаний врать, а боролась с этим враньем, поскольку оно вредило народному хозяйству. Только автор, конечно, умалчивает о дальнейшем развитии событий по результатам подачи подобных докладных записок. Зато он пытается представить дело так, будто вместо разбирательства по поводу подтасовок ОГПУ перешло к террору.

«Для форсирования хлебозаготовок и борьбы с «саботажем» и «контрреволюционными» и «антисоветскими элементами» полномочное представительство ОГПУ по Северному Кавказу дало указание оперсекторам и райотделениям ОГПУ на местах об организации заслонов, создании бригад по охране урожая и его транспортировке, были посланы в 45 решающих по хлебозаготовкам районов оперативные работники ОГПУ для «нанесения удара по активному контрреволюционному кулацкому элементу». Одновременно с этим дана санкция на арест («изъятие») «саботажников» хлебозаготовок, в результате только за 20 дней августа было арестовано 2793 человека.»28

Картина у читателя должна сложиться следующая. Дескать, власти на местах фальсифицируют данные, из-за этого в колхозы идет завышенный план, колхозники сопротивляются хлебозаготовкам, но получают со стороны ОГПУ террор в ответ.

Однако вдумчивому читателю очевидно, что что-то здесь не стыкуется. Ведь ОГПУ в курсе подтасовок, в курсе, что плановые показатели завышены. ОГПУ докладывает о таких случаях в вышестоящие центральные советские органы власти. Но, по какой-то непонятной логике, советская власть руками ОГПУ обрушивает репрессии на тех, кто не может выполнить хлебозаготовки, запланированные по ложным данным.

С чего, интересно, Ивницкий взял, что репрессии обрушились на головы именно тех, кто не мог выполнить доказано завышенные планы хлебозаготовок, а не на тех, кто реально саботировал хлебозаготовки? Но наш автор - известный подтасовщик, ему не впервой…

Вообще, проблема саботажа хлебозаготовок у автора обойдена стороной, почему-то все действия советских органов по борьбе с саботажем безосновательно объявляются «репрессиями.» Почти 3 тысячи арестованных за 20 дней, но ни одного примера безосновательного осуждения автор не приводит. Он вообще не считает нужным изучать эти уголовные дела хотя бы выборочно.

Ивницкий упирает на то, что хлебозаготовки проводились жестокими методами. Но причина этой жестокости не выявлена. Не иначе, большевики «репрессировали» бедных колхозников «из природного садизма.» Но снова что-то не клеится у нашего автора. Ведь факт массового сокрытия зерна колхозами он признаёт:

«В спецсводке Секретно-политического отдела ОГПУ о выполнении плана хлебозаготовок в Северо-Кавказском крае отмечалось, что план хлебозаготовок по 13 решающим районам Кубани выполнен на 69%, сева - на 65,4%. На 4 декабря 1932 г. в крае арестовано 13803 человека (без задержанных заслонами), в том числе на Кубани - 4760 человек. Изъято 69,5 тыс. ц зерна, из них 36,5 тыс. ц на Кубани.»29

Безусловно, признает он это с целью обвинить советскую власть в организации голода. Но тут снова просвечивается буржуазная партийность Ивницкого. Конечно, если на ситуацию смотреть с позиции колхоза (а колхоз - это кооперативная форма собственности, то есть, фактически, коллективная форма частной собственности), то ему выгоднее большую часть произведенного продукта оставлять себе. Особенно, учитывая, что в мае 1932 года колхозам была разрешена торговля хлебом30. Однако, если взглянуть на ситуацию с позиции рабочего класса, то колхозное хозяйство в той мере является социалистическим, в которой произведенный им продукт является общественным продуктом. Одно дело, если колхоз не выполняет план, к примеру, в силу климатических условий. Совсем другое - если необходимый объем зерна собран, но утаивается с целью сбыта по рыночным, а не государственным ценам. Особенно тяжким преступлением это является, если складываются чрезвычайные условия.

Что примечательно, вопрос урожайности летом 1932 года тоже обходится стороной и Кондрашиным, и Ивницким. Они ограничиваются лишь данными, которые демонстрируют отставание реальных показателей от запланированных. Серьезного исследования вопроса урожайности практически никто не проводит.

Однако американский исследователь Марк Таугер в одной из своих научных работ31 высказал интересную мысль. Он утверждает, что сама советская система подсчета урожайности, действовавшая в 1932 году, имела серьезные недостатки, приводившие к неправильной оценке, десятки тысяч колхозов, точно посчитать, сколько зерна собрано? Оценить урожайность на корню - это еще выполнимая задача. Можно прислать представителей, которые на квадратном метре сделают соответствующие замеры. Это называлось «пробный обмолот.» Но зерно нужно не только собрать, но и сохранить, загрузить в амбары. Можно представить, каков должен быть контролирующий аппарат, чтобы в каждом колхозе проконтролировать этот процесс от начала до конца. Задача абсолютно не выполнимая. Значение субъективного фактора здесь очень велико, поле для фальсификаций открывается огромное.

Таугер, в частности, утверждает, что система сбора данных об урожае в колхозах была неудовлетворительной:

«По стандартному колхозному уставу образца 1 марта 1930 года каждый колхоз был обязан подготовить годовой отчет, но выполняли это требование только единицы. В 1930 году только 33 % из 80 000 колхозов представили годовые отчеты, в 1931 году - всего 26,5 % из 230 000 колхозов, в 1932 году - менее 40 % от того же числа коллективных хозяйств.»32

Кроме того, автор приводит примеры расхождения данных в советских документах того период. Так, данные наркомзема, ЦУНХУ и официальной статистики по урожайности в 1932 году отличались следующим образом (в центнерах с га): по СССР 5,4 против 6,8 и 6,8; по РСФСР - 6,0 против 6,5 и 6,5; по ЦЧО - 6,4 против 6,4 и 8,8; по Украине - 5,1 против 5,1 и 8,0 и т.п. Официальная статистика приводится по справочнику «Сельское хозяйство СССР», 1936.

Большей репрезентативностью обладают данные по совхозам, поскольку совхоз - государственное предприятие, то есть общественная собственность. Весь производимый в совхозах урожай являлся государственной собственностью. Так вот, совхозы в 1932 году недовыполнили план по хлебозаготовкам на 40%, собрав 475 тыс. тонн зерна, а по официальным данным совхозы собрали 1,56 млн. тонн. Таугер указывает, что такая разница сложно объяснима чем-то иным, нежели тем фактом, что урожайность здесь тоже рассчитывалась на корню, а в амбарах оказывалось значительно меньшее количество33.

Из всего этого, автор делает вывод, что данные по собранному урожаю за 1932 год сильно завышены. Исходя из наличия примерных данных по средней урожайности в колхозах и зная размер посевных площадей, можно получить данные по урожаю. Таугер приходит к выводу, что полученные таким методом данные на 30-40% ниже официальных34.

Безусловно, любая экстраполяция ущербна. Однако одно дело, к примеру, как то делает Кондрашин, экстраполировать данные нескольких районных ЗАГСов на всю область, совсем другое - экстраполировать данные по отчитавшимся колхозам на не отчитавшиеся колхозы. Здесь у экстраполяции гораздо больше оснований, поскольку нет данных, позволяющих предполагать сильно большую урожайность в последних. А если предположить меньшую урожайность, то отличие официальной картины от реальной будет еще сильнее.

Разоблачает Таугер и еще один буржуазный миф, будто советское правительство, понимая ситуацию с продовольствием, все равно наращивало экспорт зерна. Во-первых, по сравнению с 1931 годом, объем экспорта в 1932 году сократился более, чем в 3 раза - с 5,2 до 1,73 млн. тонн. Во-вторых, ситуация с хлебозаготовками вырисовывалась лишь постепенно, поэтому оснований еще больше снижать экспорт, допустим, в августе-сентябре 1932 года еще не было. В-третьих, объем экспорта в первую половину 1933 года составил лишь половину от экспортированного в первую половину 1932 года - 345 тыс. тонн. В-четвертых, объем помощи Украине к апрелю 1933 года превысил объем экспорта за тот же период на 60%, а общий объем помощи голодающим превысил экспорт более чем в 2 раза35.

Безусловно, буржуазные моралисты могут заявить, что полное прекращение экспорта могло спасти десятки тысяч жизней. Однако договоры на поставки заключались заранее, отказ от их выполнения повлек бы за собой серьезные материальные потери для СССР, которые в любом случае легли бы на советских людей. К тому же, уж кому-кому, но не буржуазии учить коммунистов гуманизму. Для капиталиста вообще никогда не стоит выбор между прибылью и человеческой жизнью, поскольку капиталист эту дилемму решает однозначно.

Интересные мысли по поводу хлебозаготовок 1932 года высказывает и С.С. Миронин в работе «Тайны голода 30-х». К примеру, среди факторов, снижавших урожайность, он называет распространение такой болезни зерновых как ржавчина, которая могла привести к потери до 9 млн. тонн зерна. Указывает автор и на климатические причины:

«В январе 1932 года неожиданное потепление в южных областях СССР привело к началу роста озимых, а затем вернувшиеся зимние холода повредили значительную часть озимых. На Украине это привело к повреждению почти 12% засеянного осенью озимого поля.»36

Кроме того, дождливыми месяцами оказались апрель, май, июнь, что плохо сказалось на урожайности.

В общем, всё указывает на то, что, действовал целый ряд негативных факторов объективного и субъективного характера, который привел к тому, что заготовлено оказалось сильно меньше зерна, чем было необходимо. Мера, в которой каждый из факторов повлиял на возникновение голода, вряд ли может быть установлена достоверно. Однако очевидно, что тезисы буржуазных «ученых» об организованном сверху голоде или об искусственном характере голода являются не доказанными. Устраивать голод у советской власти не было никакого мотива. А предположение, будто при нормальном урожае советская власть выгребла всё подчистую и экспортировала жизненно необходимое, чтоб люди начали голодать, а потом вернула им отобранное зерно в виде помощи - за гранью здравого смысла. Во всяком случае, нужны очень серьезные доказательства сознательного членовредительства со стороны советской власти, а их нет.

Гораздо более правдоподобной выглядит версия, что по предварительным данным урожай должен был быть нормальным (предварительный обмолот это показал), однако, в итоге, зерна было заготовлено значительно меньше, чем ожидалось, в силу самых разных причин. Что зерновых запасов сильно меньше, чем должно быть, выяснилось не сразу, а в течение нескольких месяцев после сбора урожая. С этого момента уже было ясно, что голода не избежать. Вопрос стоял лишь о том, в какой форме этот голод будет. И вот только тогда пришлось предпринимать чрезвычайные меры по изъятию колхозных запасов, порой даже, сверх меры, необходимой для выживания. Однако реальность ставила советскую власть перед суровым выбором: либо выжать из колхозов по максимуму зерновые запасы, чтоб получить возможность их централизованно распределять и направлять туда, где ситуация наиболее тяжелая, либо оставить колхозам их запасы, лишиться такой возможности и обречь на голод рабочих в городах. То есть вопрос стоял не о том, как избежать голода (ибо это было невозможно), а о том, как минимизировать потери от этого голода. И вот этот вопрос - о мерах советской власти по борьбе с голодом - буржуазные ученые вообще отказываются рассматривать.

Тот же Ивницкий акцентирует внимание на форме чрезвычайных мер по хлебозаготовкам, предпринятых советской властью, но на причины внимания не обращает. Наоборот, в ход идет абсолютно непонятная логика. Так, автор сообщает:

«Следует отметить, что невыполнение плана хлебозаготовок в подавляющем большинстве случаев происходило не из-за саботажа и расхищения хлеба, а из реальных возможностей.

Валовый сбор зерновых на Украине в 1932 г. был 780,8 млн. пуд., а план хлебозаготовок - 356,0 млн. пуд, т. е. 45% от валового сбора, в то время как в 1931 г. валовый сбор составлял 1079,7 млн. пуд., а план- 434,0 млн. пуд (40,2%), а фактически хлебозаготовки в 1931/32 г. составили 415,4 млн. пуд или 38,5%.»37

Вот что значат эти «реальные возможности»? Как установлена степень их «реальности»? Учитывая, что колхозам разрешили торговать зерном и на рынке, понятно, что чем больше зерна останется у колхоза, тем ему лучше. То есть мотив придерживать зерно, а, следовательно, преуменьшать свои реальные возможности по хлебосдаче у каждого колхоза был.

К тому же, наш автор проговорился. Оказывается, валовый сбор в «благополучном» 1932 году по Украине оказался на 300 млн. пуд. меньше, чем в засушливом 1931-м. Более того, план хлебозаготовок при меньшем валовом сборе в абсолютных показателях оказался меньше почти на 80 млн. пуд. Зачем здесь автор вообще берет относительные показатели - непонятно. Для доказательства того, что советская власть увеличивала нажим на колхозы и забирала в процентном соотношении всё больше и больше? Ну так советская власть забирала столько, сколько требовалось для нужд народного хозяйства. Рабочему, к примеру, необходимо употреблять 1 кг хлеба в день, а вот сколько этот килограмм составляет в процентном отношении к валовому производству зерна, - для рабочего не важно, поскольку норма потребления определяется биологическими особенностями человека как вида. Другое дело, что для рабочего важна абсолютная величина произведенного зерна. Если его недостаточно для нормального потребления каждым членом общества, то и рабочему придется снижать потребление.

Снова не срастается что-то у Ивницкого. Урожай собрали меньше, план поставили меньше, но он все равно «не реален» для колхозов, поскольку в абсолютных показателях у колхозов останется меньше зерна. Тут как раз вполне логично, что меньший валовый сбор неминуемо должен негативно сказаться и на непосредственных производителях, в том числе. Если при плохом урожае оставить колхозам столько же в процентном соотношении, сколько и при хорошем, то вполне может оказаться, что рабочие получат в абсолютных показателях меньше хлеба, чем то необходимо для элементарного выживания.

Таким образом, здесь автор снова являет читателю свою буржуазную партийность. Об интересах «непосредственного производителя» он печётся, но абсолютно не переживает, что в чрезвычайных условиях реализация этих интересов могла обречь на голодную смерть миллионы городского населения. Это как раз и есть та самая кулацкая линия в колхозном строительстве, с которой боролась советская власть. Как бы это ни звучало нелепо для не обогащенного диалектикой сознания, но, действительно, кулачество было уже, разгромлено, а кулацкая линия вполне себе существовала и проявлялась она как раз в том, что колхозы всеми правдами и неправдами ставили свои узко-групповые интересы выше интересов построения коммунизма.

Тем и объясняется жесткость действий советской власти, что выжимание хлеба из колхозов на сей раз было условием выживания городов. В 1930-1931 годах не было такого нажима на колхозы, поскольку и условия были другие. Вопрос добросовестный исследователь должен был поставить следующим образом: соответствовали ли принятые чрезвычайные меры сложившимся условиям, или не соответствовали; какие цели преследовали эти меры; были ли достигнуты эти цели? Но совесть господина Ивницкого имеет вполне конкретное денежное выражение, поэтому он просто пытается разжалобить читателя сообщениями о «десятках тысячах ни за что репрессированных» и, даже не пытаясь составить объективную картину продовольственного положения в стране, делает безосновательный и абсурдный вывод:

«Но даже заготовленного в 1932/33 г. зерна хватило бы, чтобы избежать голода, если бы соблюдался принцип материальной заинтересованности колхозов и колхозников, крестьян-единоличников в результатах своего труда, что предлагали в свое время Я.Э. Рудзутак, С.В. Косиор, М.М. Хатаевич.»38

По-моему, наш автор опять проговорился. Ведь получается, что заготовленного зерна хватало, чтобы избежать голода. Но голода не удалось избежать, поскольку «не соблюдался принцип материальной заинтересованности колхозов». Проще говоря, господин Ивницкий здесь утверждает, что колхозы прятали зерно из-за несоблюдения этого принципа советской властью. Следовательно, выходит, именно это и стало причиной голода. Если б он сказал, что несоблюдение этого принципа привело к тому, что крестьяне посадили и собрали меньше зерна, то было бы другое дело. Но, получается, собрали много, но не захотели отдавать…

Не разобравшись с причинами голода и с мерами советской власти по минимизации его последствий, Ивницкий переходит к разговору о его масштабах. Проще говоря, снова ставит вопрос абстрактно-морализаторски и пытается до кристального блеска вылизать буржуазии зад, всячески преувеличивая масштабы голода.

Приемы используются те же самые, что и у Кондрашина. К примеру, приводятся документы о тяжелом положении в определенных районах, но ни слова о том, какие меры предпринимались в ответ на такие обращения с мест. Или, допустим, автор приводит данные о том, что советская власть препятствовала перемещению крестьян из голодающих районов в другие:

«На железнодорожных станциях и вокзалах задержано 65 234 человека. Возвращено на прежнее место жительства 186 588 человек, привлечено к судебной ответственности - 9385 человек, осуждено - 2823, «отсеяно» - 9282, заключено в фильтрационные лагеря - 10657 человек и т. д.[319]. В числе задержанных крестьян, по признанию органов ОГПУ, основную массу (86,4%) составляли голодающие в поисках хлеба.»39

Обвиняя власть в «репрессиях», автор не задумывается, чем могло обернуться такое неконтролируемое перемещение в чрезвычайных условиях, когда продовольствия и так мало и направляется оно адресно в наиболее пострадавшие районы. Плюс господин Ивницкий забыл про эпидемию того же тифа, который как раз и распространяется от человека к человеку.

Вопрос о помощи голодающим затрагивается лишь вскользь. Вместо оценки масштабов этой помощи, автор представляет дело так, будто советская власть оказывала помощь в явно недостаточном объеме. Вопрос о том, была ли возможность оказать помощь в достаточном объеме, опять же, не ставится.

«Секретарь Мелитопольского райкома партии Толстопят просил Хатаевича хотя бы 1 тыс. пуд. продовольственной помощи району. На документе Хатаевич написал резолюцию о срочном выделении району 500 пуд. хлеба, а копии письма направил в ЦК ВКП(б) и ЦК КП(б)У.»40

С чего господин Ивницкий взял, что у советской власти, которая представляла общую картину голода, были эти недостающие 500 пудов в наличии? Факт здесь как раз в том, что по обращениям с мест, действительно, шла помощь в том объеме, который советская власть могла обеспечить. Эти 500 пудов, конечно, не могли спасти всех голодавших. Но они спасли хотя бы половину. В свое время такая помощь со стороны советских органов спасла семью самого Ивницкого. Но он про это предпочитает не вспоминать…

Или вот другой пример. Автор ссылается на обращение в обком секретаря Теофипольского района с просьбой о помощи и цитирует ответ, в котором секретарь обкома отказывает в помощи на том основании, что «голодают одни лодыри» и «сотни центнеров разбазарено самими колхозами»41. Из чего Ивницкий делает вывод, что голод замалчивался руководителями среднего звена. Однако никаких других данных о положении дел в данном районе он не приводит, никаких достоверных данных о погибших там от голода не предоставляет.

Что же касается оценки масштабов голода на Украине, то автор здесь еще более бессовестен, чем Кондрашин, который хотя бы попытался проанализировать данные ЗАГСов. Ивницкий заявляет следующее:

«Смертность сельского населения Украины в 1933 г. в 4 раза превысила рождаемость, а в первой половине 1934 г. - в 1,5 раза, так как продолжали сказываться последствия голода 1932-1933 гг. Даже по косвенным данным, в 1933 г. смертность от голода составила 2,9 млн. человек, а поскольку люди умирали и в конце 1932 г., и в первой половине 1934 г., то общие потери на Украине от голода начала 1930-х годов следует считать примерно 3,5 млн. человек, т. е. более 10% проживающего в то время населения.»42

Ну, во-первых, нужно было посмотреть, насколько смертность превышала рождаемость в предыдущие годы. Вполне вероятно, что и в предыдущие годы, когда голода не было, смертность тоже превышала рождаемость.

Во-вторых, далеко не всё превышение смертности над рождаемостью может быть следствием именно голода, тем более, что речь идет только о сельском населении. К примеру, превышение смертности над рождаемостью на селе могло быть вызвано оттоком населения в города. Ведь в города перетекало наиболее трудоспособное и молодое население. Следовательно, относительная смертность на селе росла, а рождаемость, наоборот, падала.

В-третьих, что за такие косвенные данные, о которых пишет автор? Несколькими страницами ранее автор приводил данные ГПУ, из которых следовало, что от голода по состоянию на середину марта умерло только в Киевской области 13 тысяч человек43. Даже если безосновательно экстраполировать эту цифру на 6 областей Украины, то получается порядка 80 тысяч, что даже при умножении на 10, 20 или 30 никак не дает 2,9 млн.. Так что эти несуществующие голодные смерти целиком и полностью на совести господина Ивницкого.

По Северному Кавказу данные тоже не внушают доверия. Автор сообщает о том, что погибло около миллиона человек. Однако ссылается он лишь на уже упомянутого ранее Осколкова, по данным которого за 1933 год умерло 424 тысячи человек, против 123 тысяч в 1932 году. То есть, избыточная смертность составила 300 тысяч человек. Если даже посчитать их всех умершими именно от голода, то откуда взялся миллион умерших у Ивницкого? Однако, сами эти данные Осколкова тоже довольно сомнительны, поскольку, как известно, прямые доказательства отсутствуют.

Что касается Поволжья, то автор ссылается на Кондрашина, по оценке которого погибли от голода 200-300 тысяч человек. Однако методика подсчета Кондрашина уже разбиралась в предыдущем разделе.

По Центрально-черноземному району автор и вовсе набирается наглости и сообщает:

«Всего в ЦЧО, по нашим подсчетам, умерло от голода и сопровождающих его болезней около 200 тыс. человек.»44

Как он считал - пёс его знает. Учитывая «добросовестность» господина Ивницкого, верить ему на слово нет ни малейшего основания.

По Казахстану, видимо, не найдя даже косвенных данных или же не желая их искать, автор ограничился непонятно откуда полученными цифрами по сокращению сельского населения и констатировал, что «многие погибали.» Здесь примечательны ссылки на газету «Казахстанская правда» от 1989 года как «источник»45. Правда, в заключении он пишет, что в Казахстане жертвами голода стали от 1,5 до 1,8 млн. человек, с оговоркой «вместе с откочевкой за рубеж и другие районы»46. Как считал - снова непонятно.

Таким образом, практически все подсчеты Ивницкого имеют надуманный характер, никаких доказательств в пользу их верности он не предоставил. В заключении, недостаток аргументов он решил «компенсировать» мнением некой «международной комиссии по расследованию голода 1932-33 годов, которая насчитала аж «минимум 7,5 млн. погибших»47. Как считала - это снова нашего автора не интересует.

В общем «научная монография» Ивницкого изобилует фактическими, методологическими и логическими ошибками. События в ней изложены с позиций класса буржуазии. Основные выводы сделаны неверно и без достаточных оснований. Можно смело утверждать, что и данный, один из наиболее авторитетных в буржуазной науке, труд по вопросу коллективизации имеет нулевую научную ценность и служит целям сокрытия объективной истины.

Общие выводы

1. В наиболее общем виде приемы фальсификации советской истории были сформулированы Солженицыным в «Архипелаге ГУЛАГе». После прихода к власти буржуазии появилось множество наукообразных трудов, целью которых была пропаганда буржуазного взгляда на советский период и формирование буржуазной исторической «науки», профессионально занявшейся очернением коммунизма при помощи демонизации советской истории.

2. Одним из буржуазных мифов является голод 1932-1933 годов, причиной которого, якобы, стала политика советской власти в деревне (коллективизация) и который, якобы, унес жизни нескольких миллионов человек. Однако буржуазная историография по данному вопросу изобилует разного рода методологическими ошибками и прямыми фальсификациями, что позволяет сделать вывод о недоказанности буржуазной версии событий, как в части причин голода, так и в части его последствий.

3. Голод в СССР в конце 1932 - первой половине 1933 года, действительно, имел место. Он был вызван рядом субъективных и объективных причин. Одной из основных субъективных причин было обострение классовой борьбы в ходе коллективизации и те потери, которые понесло сельское хозяйство от вредительства со стороны кулачества. Другой субъективной причиной была плохая организация работы колхозов, широкое распространение в них саботажа и вредительства. В числе объективных причин - засуха в 1931 году, приведшая к недостатку семян во время посевной 1932 года, плохое физическое состояние крестьян после относительно голодной зимы 1931-32 гг. и т.п. Сочетание этих факторов привело к нехватке продовольствия на зиму 1932-33 гг.

4. Советская власть осознавала тяжесть сложившегося положения и по мере возможностей помогала наиболее пострадавшим районам, но исключить повышенную смертность возможностей не было. Репрессивные меры в конце 1932 года, направленные на выполнение хлебозаготовительного плана, были обусловлены как раз пониманием масштабов надвигавшейся катастрофы. Речь шла уже не о голоде, а о минимизации потерь от него.

5. Задача оценки потерь от голода осложнена отсутствием прямых доказательств. Работа органов ЗАГС в те годы была организована неудовлетворительно, медицинское освидетельствование причин смерти не производилось. Буржуазная оценка потерь, в лучшем случае, основана на косвенных данных, с использованием необоснованных экстраполяций. В худшем - на разного рода математических «демографических» методах, причем разброс количества потерь при подобных подсчетах разными авторами достигает нескольких миллионов человек. Это как раз свидетельствует о порочности таких методов. В данный момент можно лишь утверждать, что точное количество потерь не может быть установлено, а буржуазные выкладки безосновательны.

Написать
автору письмо

Ещё статьи
этого автора

Ещё статьи
на эту тему

Первая страница
этого выпуска

Поделиться в соцсетях